– Ну и ну! – произнесла Милли. – И в боевом же вы настроении!

– Если я в таком настроении, – рявкнул в ответ Ричардсон, – так это потому, что я порой выхожу из себя, когда дураки-провинциалы вроде Уоррендера накакают в политике, а мне потом убирай за ними.

– Если исключить вульгарность выражения, – беспечно произнесла Милли, – тут все-таки какое-то смещение понятий.

На нее освежающе действовала манера говорить и само присутствие Брайана Ричардсона по сравнению с профессиональной гладкостью и клише, которыми пользовалось большинство политических деятелей. Быть может, благодаря этому, подумала Милли, она в последнее время стала теплее относиться к Ричардсону, – собственно, куда теплее, чем когда-либо намеревалась.

Это чувство появилось полгода назад, когда глава партии начал назначать ей свидания. Сначала, не будучи уверена, нравится он ей или нет, Милли соглашалась встретиться с ним из любопытства. А потом любопытство сменилось приязнью, а приблизительно месяц назад, вечером у нее на квартире, возникло и физическое влечение.

Милли обладала здоровым сексуальным аппетитом, но не огромным, что, по ее мнению, было хорошо. У нее появилось несколько мужчин после года, прошедшего в лихорадке страсти с Джеймсом Хоуденом, но их встречи у нее в спальне были редки – и то лишь с теми, к кому Милли действительно тянуло. Она никогда не придерживалась – как некоторые – той точки зрения, что близость должна быть чем-то вроде благодарности за проведенный вечер, и этот ее принцип – «Попробуй завладеть мной» – привлекал к ней мужчин не меньше, чем ее сексуальное обаяние. В любом случае вечер с Ричардсоном, столь неожиданно окончившийся, не так уж ее и удовлетворил – лишь показал, что грубость Брайана Ричардсона не ограничивается разговорами. Потом она решила, что это заключение ошибочно…

С тех пор они больше не встречались; тем временем Милли твердо решила, что второй раз не влюбится в женатого мужчину.

А теперь Ричардсон по телефону произнес:

– Если бы все они были такими умными, как ты, куколка, у меня была бы не жизнь, а мечта. Кое-кто из них считает, что отношения с общественностью все равно что половая связь с массами. Так или иначе, попроси шефа позвонить мне, как только закончится совещание, хорошо? Я буду у себя в кабинете.

– Будет сделано.

– И еще, Милли.

– Да?

– Что, если я заеду вечером? Скажем, около семи.

Молчание. Затем Милли неуверенно произнесла:

– Я не знаю.

– Что значит – не знаю? – Тон Ричардсона не допускал возражений – это был тон человека, который не собирается отступать. – У тебя что-то запланировано?

– Нет, – сказала Милли, – но… – И, помедлив, добавила: – Разве канун Рождества традиционно не проводят дома?

Ричардсон расхохотался, но смех получился неискренний.

– Если только это заботит тебя – забудь. Могу заверить: у Элоизы собственные планы на канун Рождества, и мне в них нет места. Она будет даже благодарна, если ты обеспечишь мое отсутствие.

Тем не менее Милли медлила, помня о принятом решении. Но теперь… она заколебалась: ведь может получиться большой перерыв… Стараясь выиграть время, она сказала:

– Разумно ли это? У операторов ведь есть уши.

– В таком случае нечего давать им пищу, – отрезал Ричардсон. – Так в семь?

– Хорошо, – наконец произнесла Милли и положила трубку. Закончив разговор по телефону, она по привычке надела серьги.

Минуту-другую она не отходила от стола, держа руку на телефоне, словно сохраняя связующую нить. Затем подошла задумчиво к высокому арочному окну, выходившему во двор перед зданиями парламента.