Загорский неожиданно улыбнулся: господин Верещагин видит в Америке идеал общественного устройства?

– Вовсе нет, – сердито отвечал художник, пощипывая пальцами свою седеющую бороду, – я не дурак и не младенец. Был такой Иакинф Бичурин, глава русской духовной миссии в Пекине. Так вот, он говорил, что в Китае много хорошего, есть и плохое, но благодаря закону хорошее побеждает. Эти же слова можно отнести и к Америке. Конечно, меня удивляет и даже отвращает здешняя беспрерывная погоня за наживой. С одной стороны, американцы все время подчеркивают свою религиозность, даже на деньгах у них написано «В Бога мы веруем», однако при этом все заповеди о нестяжании и презрении к богатству, которые мы помним по Новому завету, они как будто напрочь забыли.

Загорский кивнул: да, это протестантская традиция, согласно которой чем богаче человек, тем больше благоволит к нему Всевышний. В Америке человека определяют величиной его капитала. Если хотят что-то узнать о незнакомце, первым делом спрашивают: сколько он стоит? И тот, кто стоит миллион, безусловно лучше того, кто стоит пятьсот тысяч.

– Именно, – воскликнул Верещагин, и глаза его загорелись, – именно так! Но кроме этого есть вещи, совершенно непонятные русскому человеку. Например, был я в Капитолии. Сами по себе народные представители в законодательном собрании – дело замечательное. У нас, в России, во всяком случае, ничего подобного нет, а когда появится – Бог весть. Но видели ли вы американских законодателей живьем?

– Бог миловал, – усмехнулся коллежский советник.

– Вот уж истинно! – кивнул художник. – Как ни стучит председатель своим молотком, его никто не слушает, все разговаривают, шумят, занимаются своими делами. Перед столом председателя – лишь те, кто желает принять участие в прениях или, по крайней мере, хочет знать, о чем речь. Остальные кресла пустуют и заняты лишь в экстренных случаях; в обыкновенные же дни законодатели просто прохаживаются там и сям, либо сидят в буфете, а то и вовсе болтают и курят в задних рядах. Сидящие у пюпитров, должно быть, пишут письма к родным и знакомым, потому что не обращают никакого внимания ни на речи ораторов, ни на слова председателя. И это – высший законодательный орган страны!

Загорский кивнул, но заметил, что при всей видимой несерьезности американского Капитолия законы там принимаются не самые худшие.

– Совершенно с вами согласен, – горячо проговорил Верещагин. – И это лишний раз говорит о том, что не нужно нам со своим уставом лезть в здешний монастырь. Ведь у нас в России даже люди образованные считают американцев ордой ковбоев, которые палят из пистолетов друг в друга и в несчастных, эксплуатируемых ими негров! И, разумеется, все полагают, что по части воровства и подкупов Америка на первом месте во всей вселенной.

– А что же на самом деле? – Загорского, кажется, забавляла горячность художника.

На самом же деле, по словам Верещагина, стреляют в Америке сравнительно редко. Взяточничества, казнокрадства и подкупов тут вряд ли больше, чем в других странах, только говорят обо всем этом очень много.

Нестор Васильевич согласился, что поговорить в Америке любят.

– И пусть говорят, потому что благодаря этому не скрываются пороки и общественные язвы оказываются у всех на виду, – вся манера рассказывать ясно выдавала в Верещагине чрезвычайный гражданский темперамент. – Здесь, во-первых, полная свобода печати, во-вторых, иное против европейского понимание общественного благоприличия. В Европе замалчивается очень многое, чего в Америке совершенно немыслимо затушить, а это, на мой взгляд, бесспорный прогресс.