Грейс, рвано дыша, быстро закивала, пытаясь остановить новый поток слёз. Минута. Ещё одна. Постаравшись собраться и успокоиться, Грейс вцепилась в мои плечи мертвой хваткой, когда я помог подняться на ноги. Я позволил себе короткую, еле заметную улыбку и заправил светлую прядь за её ухо.

– Прости, что моё «Я скоро» обернулось длительным и мучительным ожиданием для тебя, – я приложился губами к её покрытой испариной лбу в долгом поцелуе.

Словно очищая разум от любых мешающих эмоций, – например, от тех, что заставляли сейчас пойти и уничтожить всех ублюдков, по вине которых она так страдала.

– Это ты… Меня прости, – смог лишь прочесть по ей губам, настолько тихо она это произнесла.

Нам столько нужно с ней обсудить. И что-то подсказывало, что теперь у нас будет масса времени, чтобы насладиться друг другом, несмотря ни на что. Поправив оружие и подав Грейс ладонь, в которую она тут же вплела свои пальцы цепкой хваткой, я ободряюще кивнул ей:

– Уходим, милая.

Лэндон

Помню, когда-то давно, на дополнительных курсах в колледже, мы касались темы пяти стадий принятия неизбежного. Теперь я наблюдал их воочию.

Все дни заточения моя неугомонная Ким в соседней камере чрезмерно импульсивно демонстрировала первые две стадии, никак не перейдя к третьей. Я сам уже давно находился на пятой, и если первые сутки пытался как-то утихомирить Ким, то сейчас попросту слушал её крики в сторону безразличных охранников, неслышно усмехаясь себе под нос.

Отрицание. День первый.

– Нет, вы посмотрите на этих ублюдков! Эй, блять! Выпустили нас отсюда! Козлы! Мы такие же солдаты «Тиррарии», как и вы! Да вы вообще знаете, кого спрятали за решетку!

Гнев. День четвёртый.

– Блять, как я вас всех ненавижу! Я выдавлю вам глаза собственными пальцами и не поморщусь, когда выйду отсюда! Надо было оставаться работать в Фермерском ведомстве, они там хоть песни поют! В полях коров гоняют! Лэн, скажи им! Скажи этим говнюкам, что мы уничтожим их!

– Детка, пора бы уже успокоиться, нет?

– Я не собираюсь так просто сдаваться!

– Максимум чего ты добьёшься своими воплями – севший голос и пару ударов дубинкой, когда бойцы потеряют терпение. Так что, приди в себя, Ким. Умоляю.

– Да пошли они к черту!

Вновь отрицание. День седьмой.

– Верните то, что забрали у нас! Вы не можете просто так проводить обыск, а после швырнуть нас в ёбаные камеры! Вы нарушаете все правила этой сраной организации! Вашу мать!

Где-то на девятый день в соседней «клетке» наступила тишина. Помимо мыслей о том, что такого я нашёл в этой девушке, что даже её грязный язык заставляет влюбляться в неё сильнее с каждой минутой, я решил, что Ким перескочила стадию «торга» и таким образом проявляет «депрессию». Но я ошибся, потому что на очередной день она вернулась как раз на третью стадию:

– Окей, твари, раз нам с моим мужиком суждено умереть, то хотя бы, блять, переведите нас в одну камеру! Я не готова попрощаться с жизнью без умопомрачительного секса напоследок!

Услышав это, я просто закрыл лицо руками, наверное, впервые покраснев за долгое время, и долго смеялся.

Камеры, куда нас заперли, были в старомодном стиле: по бокам – стены, так что я даже не видел, что рядом делает Ким; фронтальные решетки, из которых особо не высунешься, чтобы хотя бы переглянуться с ней; и невероятно маленькое окно на задней стене. Ведущее во тьму подземелий. Двое солдат, вооружённые до зубов, охраняли оба конца коридора, где находились «клетки». И почти не реагировали ни на выпады Ким, ни на какие-либо мои спокойные просьбы о, например, лишней бутылке воды.