Когда Добрыня шагнул в лодку и его повезли вдоль киевских берегов по течению в южную сторону, град Киев на возвышенностях лишь кое-где высвечивал редкими огнями. Тихо было, только река плескалась да совы тонко кричали в прибрежных зарослях.

Варяжские пещеры находились в стороне от поселений града. Вроде и не так далеко, однако Добрыня, подуставший за день, успел даже подремать в пути. Впрочем, он вмиг очнулся, когда его ялик заскреб днищем по песку у побережья, и осмотрелся. Вверх уходили крутые склоны, поросшие лесом, во мраке терялись глубокие лощины между ними. Именно здесь был проход в подземные углубления, где содержали пленных волхвов.

Добрыня выпрыгнул из ялика, свистнул негромко. И тут же навстречу вышло несколько стражников – трое или четверо. Вообще-то, тут их было нынче немало, дабы охранять плененных служителей старых богов и следить, чтобы никто не посмел помочь им выбраться на свободу. Причем все сторожа были из христиан – другим бы охранять волхвов не поручили.

– Нам уже доложили, что все прошло благополучно, – молвил один из них. – А эти, – кивнул он за плечо, – все время что-то бубнили в подземелье, твердили, что гроза налетит, град будет, ветер все порушит. Вот уж глухари токующие! Им бы только пугать да угрожать. На деле же день сегодня был ну чисто медовый!

Добрыня ничего не отвечал. Прошло все ладно – и бог с ним. Ему еще надо было одно дело решить, а там и на покой можно, отдыхать, отсыпаться.

В Варяжских пещерах, расположенных на подступах к Киеву, еще исстари делали остановку северные торговые гости. Прятали свое добро в узких переходах пещер, сюда же пленников-рабов свозили, каких покупали на торгах перед дальней дорогой в южные пределы. Однако давно это было, с тех пор кто только не укрывался в подземных переходах. Правда, в последние годы они пустовали. Вот и решено было свезти сюда волхвов и удерживать их, чтобы не мешали князю творить свои дела в Киеве стольном.

Добрыне протянули зажженный факел, он взмахнул им раз, другой, чтобы лучше разгорелся, и шагнул под низкий свод, уходящий вглубь горы. При свете факела видел уводивший во тьму длинный коридор, который кое-где был выше роста человеческого, а местами такой низкий, что приходилось нагибаться. Сыро тут было, в нос бил запах плесени и нечистот. Там, где коридор расширялся каморой, можно было увидеть дружинников-сторожей – свет воткнутых в стену факелов отражался от их пластинчатых доспехов, отсвечивал на оружии.

– К Озару меня отведите, – приказал Добрыня.

Они уходили все глубже под землю. Порой за проемами, забранными решетками, из глубинных расширений слышалась какая-то возня, один раз донесся дикий крик с подвыванием, из-за кованых прутьев протянулись худые когтистые руки.

– Прокляну! – вопил кто-то. – Самим Громовержцем прокляну! Ни сил, ни удачи больше не познаете! Кожа с вас слезет, глаза вытекут!..

– Свят, свят, свят, – перекрестился охранник.

И к Добрыне:

– Чем только нам не грозят эти окаянные.

Волхва, называвшегося Озаром, Добрыня нашел в узком подземном углублении, сыром и промозглом. Он сидел под стеной, обхватив колени и опустив кудлатую голову с длинными волосами, слипшимися сосульками. При свете огня закрылся ладонью, сощурился.

– Никак сам дядька князя пресветлого пожаловал, – произнес волхв, когда присмотрелся.

Добрыня воткнул факел в расселину в стене и сказал стражнику:

– Иди, оставь нас.

Тот помешкал.