Центр всерьез рассматривал вариант отправки Ясема в Европу в качестве беженца. Полковник владел английским и сносно французским… Но оставался огромный соблазн все же задействовать иракца в арабских странах, несмотря даже на очень существенную разницу в диалектах. Его с головой выдавал иракский багдадский говор, но при желании он наверняка справился бы с лингвистическим проблемами. Однако потребовалось бы время. Да и Тарек был не так уж молод, хотя довольно энергичен.

Сам же Ясем порывался уехать из страны по нескольким объективным причинам. И все они сводились к тому, что оставаться в Ираке для него опасно для жизни. Он в розыске как отъявленный террорист, а его подручные по терроргруппе точат на него зуб, поскольку нет притока денег, оружия и нет основного врага – коалиционных сил. Они киснут от безделья и безденежья.

– И все-таки куда ты едешь? – Алим принес тарелку с мясом и рисовыми лепешками и поставил перед Тареком.

– Может, я собрался совершить малый хадж.

– Ты?! – фыркнул Алим, едва не подавившись едой. – Какой тебе хадж? Ты же никогда в жизни не откажешься от курева… Тем более до хаджа еще почти полгода. Третьего октября в этом году. Погоди, так ты в Палестину собрался?

Тарек промолчал, с досадой подумав, что за язык его никто не тянул. Зачем вякнул про малое паломничество?

Но Али ничего больше спрашивать не стал. Он неплохо изучил Тарека, чтобы знать, когда его лучше оставить в покое. Ясем ел с мрачным лицом, вспоминая утреннее свидание со стариком Ваддахом. Из-за этого Тарек и опоздал на встречу с Тобиасом.

Генерал Ваддах аль-Басри не только был еще жив, но и активно сотрудничал с родной разведкой, где прослужил не один десяток лет. И тем не менее он до сих пор, спустя годы, все так же не любил власть предержащих. Так как цвет его кожи с годами не стал светлее, да и статус изгоя среди обычных иракцев, несмотря на все его заслуги, остался прежним.

Скорее, он использовал Мухабарат, чтобы получать прибавку к пенсии, чем использовали его. Он в любой момент за хорошее вознаграждение продал бы своих или даже из принципа. Но все же деньги играли превалирующую роль.

Увидев Тарека на пороге своего особняка (дом Ваддаха уцелел во время артналетов и не был разграблен позже), Билял нисколько не удивился. Во всяком случае, его темнокожее лицо, изрезанное морщинами, не выражало ничего, кроме вселенской усталости от жизни и борьбы с дискриминацией.

Он пригласил Ясема в гостиную, где друг напротив друга стояли низкие обитые изумрудной тканью диванчики с деревянными резными подлокотниками, а между ними на белом низком столике шахматы из агата.

Тарек с горечью подумал, что от его дома не осталось даже камня. Бульдозером развалины сравняли с землей.

– Я знаю о твоей семье, – словно прочел его мысли Ваддах. – Прими мои соболезнования. – Он указал на диван и сам сел напротив. – О твоей, так сажем, «деятельности» я тоже весьма наслышан.

– Не боишься принимать меня у себя? – Тарек не исключал, что на самом деле спокойствие Ваддаха объясняется просто – он уже нажал тревожную кнопку и тянет время до приезда полиции.

– Я уже ничего не боюсь, – пожал плечами генерал (повышение в звании он получил незадолго до вторжения американцев). – Я слишком стар для партизанской борьбы, но одобряю то, что ты делаешь. И более того, многие наши общие знакомые поддерживают тебя, не афишируя, конечно, такое отношение.

– Лучше бы они не на словах сражались за наш Ирак, – покачал головой Тарек. – А вообще, уважаемый Билял, я ведь к тебе по делу, если не побоишься со мной иметь дела.