Я засмеялась. Истерично, зло, чувствуя, как слезы снова текут по щекам, растапливая крохотные соленые льдинки на ресницах, задыхаясь от этого смеха – но не в силах остановиться.

– Дурак… Третья… охота… Третья!

Смех оборвался, остались только слезы, но они уже не душили, просто лились по щекам.

– Это люди… Ты посмотри на меня… Гейл! Фэйри не могут сотворить того, что могут сделать люди! Потому что для нас, для людей, никаких правил, кроме Условий колдовства, не придумано и не написано! Я не могу… я не хочу… Все уже безнадежно… Охотник… он до конца жизни будет меня ненавидеть, как Грач ненавидел своих хозяев в Ордене. Фэйри… уволокут в холмы, если я им попадусь… а люди… мне их не распознать в толпе, не скрыться под волшебным плащом… Гейл, если у тебя хоть немного жалости ко мне осталось – отпусти! Сейчас же, немед….

Я не договорила – потому что рот у меня оказался заткнут поцелуем. Горячим, болезненным для моих потрескавшихся на морозе губ, ошеломляюще неожиданным… и сладким, как цветочная пыльца. От Гейла пахло вереском – даже сейчас, на этом северном ветру, на этом почти зимнем морозе, от него шел этот тонкий, едва уловимый аромат. И что-то еще, пряное, горьковатое, как последние осенние цветы, как запах костров, на котором жгут палую листву. Так, как пахнет земля перед тем, как зарядят дожди и наступят холода…

Что-то внутри меня разломилось с глухим болезненным стоном, будто раскололся вдребезги невидимый хрустальный панцирь, укрывавший мое сердце тонкой, почти незаметной броней равнодушия, отчуждения, отстраненной нелюбви к окружающему миру. И сквозь образовавшиеся трещины пролилось чувство цвета солнечных лучей, оно проросло из крошечного семечка, развернулось внутри меня пышным цветом, озарило меня изнутри – и я увидела, что по ошибке посчитала за Бездну всего лишь небольшую яму, скрытую в глубокой тени…

Гейл едва ощутимо вздрогнул, подался назад – и тогда я, повинуясь неведомому ранее чувству, потянулась за ним, ловя его губы в очередной поцелуй и неожиданно оказываясь в его жестких, до боли сильных объятиях…

Кажется, он шептал в коротких, едва ощутимых промежутках между поцелуями, что нам надо остановиться, что мы должны… И я с ним соглашалась – да, безусловно, надо…

Вот только как это сделать, если каждое касание распускалось во мне солнечной искрой, каждый поцелуй делал меня еще на шаг ближе к осознанию того, что я все еще не готова расстаться с жизнью. Что теперь – я хочу за нее бороться. Я хочу завершить начатое – и тогда разыскать Гейла даже на краю света, и просто рассказать ему, как все было и чем все закончилось. Как остановиться, остановить этот бурный солнечный поток, который согрел меня изнутри, оживил мои пальцы настолько, что я стала чувствовать и грубую шерсть теплой куртки на плечах Гейла, и тонкие пряди волос, задевавшие щеки?

Как?

Острый пряный аромат палой листвы, на миг перебивший холодный запах снега.

Окатившее меня волной благословенное тепло, окончательно отогнавшее мороз и проникшее всюду. Я будто бы очутилась в натопленной, пронизанной солнечным светом горнице рядом с очагом, в котором весело потрескивало укрощенное пламя, с кружкой горячего яблочного вина с медом, в теплых родных объятиях, бесценных и нерушимо-надежных…

Скрипач оторвался от меня с тихим стоном – и крепко, судорожно обнял, уткнув меня лицом в жесткое плечо и прижавшись щекой к моим волосам. Я чувствовала легкое головокружение, ощущала его теплую ладонь на своем затылке, то, как бурно вздымается и опадает его грудь. Он еле слышно, сбивчиво просил прощения, искренне, неустанно…