А на запад от нашего второго лаготделения, самого населенного места в Норильске, простирались великая – до Урала – тундра, настоящая тундра, безлесая, болотистая, плоская, до спазма в горле унылая и безрадостная – мы недавно ехали по ней, вдавливая железнодорожную колею в болото. И в нее неподалеку от наших бараков врезался Зуб – невысокий горный барьерчик, выброшенный из Шмидтихи на север каким-то сейсмическим спазмом, странное его название точно отвечало облику.

Когда, прислонившись к стене нашего барака, я смотрел на угрюмые горы, закрывавшие весь юг, ко мне подошел Саша Прохоров.

– Нашел чем любоваться!

– Страшусь, а не любуюсь. Неужели придется прожить здесь и год, и два?

Я и не подозревал тогда, что проживу в Норильске не год и не два, а ровно восемнадцать лет…

Всему соловецкому этапу дали несколько дней отдыха. А затем УРО – учетно-распределительный отдел – сформировал рабочие бригады. В одну из них определили и меня. В УРО служили, мне кажется, шутники, они подбирали людей по образовательному цензу и званиям. Если бы среди нас было много академиков, то, вероятно, появилась бы и бригада академиков-штукатуров или академиков-землекопов. Но в тот год академик нашелся только один, и из него сыпался такой обильный песок, что этого не могли не заметить и подслеповатые инспектора УРО – дальше дневального или писаря продвигать его не имело смысла.

Наша бригада называлась внушительно: «бригада инженеров». В ней и вправду были одни инженеры – человека сорок или пятьдесят. Все остальные комплектовались смешанно – в них трудились учителя, музыканты, агрономы. В смешанные бригады кроме «пятьдесят восьмой» вводили и бытовиков, и уголовников: и тех и других в соловецком этапе хватало, а еще больше прибывало в этапах с «материка», плывших не по морю, а по Енисею – от Красноярска. Новоорганизованные бригады отправлялись на земляные работы – готовить у подножия горы Барьерной площадку под будущий Большой металлургический завод.

Бригадиром инженерной бригады вначале определили Александра Ивановича Эйсмонта, в прошлом главного инженера МОГЭС, правительственного эксперта по электрооборудованию, не раз выезжавшего во Францию, Германию и Англию для его покупки, а ныне премилого предоброго старичка, которого ставил в тупик любой пройдоха-нарядчик. Особых подвигов в тундровом строительстве он совершить не успел, к исходу первой недели начальник строительства Завенягин перебросил его «в тепло» – комплектовать в Норильскснабе прибывающее электрооборудование. Потом я с удивлением узнал от самого Эйсмонта, что он был не только видным инженером, но и настоящим – а не произведенным на следствии в таковые – сторонником Троцкого, встречался и с Лениным, составлял разные политические заявления, подписывал какие-то «платформы» и потом не отрекался от них, как большинство его товарищей. В общем, он решительно не походил на нас, тоже для чего-то объявленных троцкистами или бухаринцами, но в подавляющей массе своей не имевших даже представления о троцкизме и бухаринстве. Долго в Норильске Эйсмонту жить не пришлось. Уже в следующем году его похоронили на зековском кладбище. И там, на нашем безымянном «упокоище в мире», ему оказали честь, какой ни один зек еще не удостаивался: поставили на могиле шест, а на нем укрепили дощечку с надписью «А. И. Эйсмонт». Уж не знаю, сами ли местные руководители решились на такой рискованный поступок или получили на то предписание свыше.

Эйсмонта заменил высокий путеец Михаил Георгиевич Потапов. Я уже рассказывал, как в дороге из Дудинки в Норильск он быстро и квалифицированно перенес провалившуюся в болото колею. Хандомиров назвал его выдающимся изобретателем. Забегая вперед, скажу, что самое выдающееся свое изобретение Потапов совершил в Норильске спустя год после приезда. Зимою долину заметала пурга: у домов вздымались десятиметровые сугробы, все железнодорожные выемки заваливало, улицы становились непроезжими, почти непроходимыми. Потапов сконструировал совершенно новую защиту от снежных заносов – деревянные щиты «активного действия». Если раньше старались прикрывать дороги от несущегося снега глухими заборами – и снег вырастал около них стенами и холмами, то он понаставил щиты со щелями у земли: ветер с такой силой врывался в них, что не наваливал снег на дорогу, а сметал его как железной метлой. Когда Потапов освободился, его изобретение, спасшее Норильск от недельных остановок на железной и шоссейных дорогах, выдвинули на Сталинскую премию. Но самолюбивый, хорошо знающий цену своему таланту изобретатель не пожелал привлечь в премиальную долю кого-либо из вышестоящих, как это обычно делалось. И большому начальству показалось зазорным отмечать высшей наградой недавнего заключенного, отказавшегося разбавить ее розовой водицей соавторства с чистым «вольняшкой».