Пока она смотрела, испуганная, дрожащая при мысли о смерти, пронесшейся так близко, в лесу стало еще темнее; затем послышался шум, более мощный, чем шум курьерского поезда: это были дождь и град, вместе обрушившиеся на лес. Шалаш затрещал сверху донизу, крыша его вздыбилась от ветра, но, несмотря на это, он все еще стоял и не рушился.

Вода потоками лила по покатому склону крыши, и Перрине было достаточно протянуть руки и подставить ладони, чтобы утолить жажду.

Оставалось терпеливо ждать окончания грозы; если шалаш устоял при первых порывах бури, то дождь он точно выдержит. Ни один дом, как бы прочен и роскошен он ни был, не мог бы сравниться в настоящую минуту с шалашом, хозяйкой которого была теперь Перрина. Несмотря на то, что молнии еще продолжали сверкать и гром все так же грохотал, а дождь лил как из ведра, уверенная в прочности своего убежища Перрина беззаботно улеглась на стружках и вскоре уснула, вспоминая слова своего отца: спасаются только те, у кого хватает храбрости бороться до конца.

Когда Перрина проснулась, гроза уже миновала, но дождь лил не переставая и застилал все водяным туманом. Продолжать путь было невозможно – пришлось покориться необходимости и ждать.

Но это обстоятельство нисколько не тревожило девочку. Перспектива провести ночь в лесу ее не пугала, а шалаш ей даже нравился: он отлично выдержал бурю, а толстый слой стружек превращал его в удобное и надежное убежище. Если уж приходится ночевать здесь, то, конечно, лучше всего для этого подойдет шалаш, в котором она только что так хорошо выспалась.

С того момента, как Перрина покинула Париж, она не имела ни времени, ни возможности заняться своим туалетом; между тем песок и пыль толстым слоем покрывали ее с головы до пят, отчего во всем теле чувствовался страшный зуд. Здесь она была в полном одиночестве и смело могла приняться за приведение себя в приличный вид, тем более что вырытые вокруг шалаша отводные канавки были полны воды…

В кармане юбки Перрины, кроме географической карты и брачного свидетельства матери, хранился еще и маленький сверточек. В нем лежал кусок мыла, небольшой гребешок, наперсток и клубок ниток с двумя воткнутыми в него иголками. Перрина развязала тряпочку и, сняв кофточку, башмаки и чулки, наклонилась над канавкой, полной чистой дождевой воды, и стала умываться. Вытираться она могла только небольшой тряпкой, в которую были завернуты все ее богатства: все-таки это было лучше, чем ничего.

Умывшись, Перрина причесала свои белокурые волосы и заплела их в две толстые косы. Если бы не голод, снова начинавший терзать ее желудок, да не боль в натруженных ногах, девочка чувствовала бы себя совсем хорошо. Она успокоилась и готова была бодро идти вперед.

С голодом она ничего не могла поделать: если шалаш и служил надежным убежищем, съестного в нем ничего не хранилось. Что же касается ссадин, то девочка решила заштопать прорвавшиеся во время ходьбы чулки, чтобы грубая кожа башмаков не так натирала ноги. И она немедленно принялась за работу…

Это занятие было полезно еще и тем, что девочка, занятая штопкой, меньше думала о еде. Но когда работа была закончена, голод опять стал брать свое.

Из-за дождя Перрина не могла никуда уйти, и она придумала средство если не утолить голод, то, по крайней мере, обмануть свой желудок. Шалаш, как уже говорилось, был покрыт хворостом, и Перрине пришло в голову нарезать для еды молодых березовых побегов, которые ей легко было достать, взобравшись на кучу сушняка, наваленного в углу шалаша. Еще во время своих странствований с отцом по белому свету она видела, как в некоторых странах из березового сока готовят довольно вкусный напиток: значит, это дерево не ядовитое. Но можно ли его есть и можно ли им насытиться? Надо было попробовать.