— Ты всегда мне нравилась, Ника, — в его словах слышится искренность. — Я и сам не понял, в какой момент симпатия переросла в нечто большее.

— Андрей…

— В тот момент я хотел быть просто твоим другом, в плечо которого ты всегда можешь поплакать, когда на душе скребут кошки, — продолжает он. — Я никогда не заикался о чем-то большем.

— До сегодняшнего поцелуя, — коротко киваю.

— До сегодняшнего поцелуя, — подтверждает Гусев.

— Я хочу быть для тебя не просто другом, — заключает Андрей, останавливая меня.

Он берет меня за запястье и разворачивает к себе — в его глазах отражается теплота и нежность. Я не разделяю чувств, которые испытывает Гусев, но симпатия и благодарность у меня есть. Может, их будет достаточно, чтобы построить крепкую семью? А любовь… Может, и без нее все будет хорошо?

— Мне нужно время. Я не хочу торопиться, — наконец отвечаю я. — Поехали домой.

— Хорошо.

Андрей переплетает наши пальцы, и мы возвращаемся к машине. Гусев тянется к ручке двери, но прежде, чем открыть ее, он целует меня. Я отвечаю на поцелуй, пытаясь вложить в него хоть каплю чувственности. Тщетно. Похоже, с этим у меня серьезные проблемы. Ладони мужчины опускаются на мою талию, и наши тела оказываются слишком близки друг к другу. Упругое тело Андрея буквально припечатывает меня спиной к двери внедорожника.

Вдруг мне становится некомфортно, как будто на парковке появился кто-то еще, и я открываю глаза, упираясь руками в грудь мужчины. Неподалеку от нас хлопает дверь черного внедорожника, а затем он резко срывается с места. И я готова поспорить, что за рулем того автомобиля находится мой бывший муж.

***

— Ника? — удивляется мама, когда я переступаю порог нашей небольшой двухкомнатной квартиры. — Ты почему так рано?

— Ой, мам, даже не спрашивай. Лисенок спит? — замираю.

— Да, час назад только уснула. Все крутилась, вертелась. Наверное, зубки лезут, — предполагает мама, скрещивая руки перед собой.

— У нас на следующей неделе запланирован прием у педиатра. Пойдем прививку ставить, сразу и зубки посмотрим.

Я сбрасываю босоножки и прохожу в кухню. Мама идет следом. Она включает чайник и достает из холодильника пирожки, которые испекла сегодняшним утром.

— Чай с пирожком?

— Мам, я же только что с дня рождения, — улыбаюсь.

— Так я себе достала. У тебя на всякий случай спрашиваю, — быстро говорит она. — Но мне почему-то кажется, что ты не откажешься.

— Не откажусь, — отрицательно качаю головой.

— Совсем ничего там не ела?

— Ела, — отвечаю растерянно, вспоминая, что вкус любимых блюд казался пресным.

— Расскажешь, что случилось? — прямо спрашивает мама.

Я опускаюсь на стул и устало потираю лицо руками. Конечно, мне хочется поделиться своими переживаниями — я устала держать все это в себе. Мне сложно. Правда, очень сложно. И дело не только во внезапном появлении бывшего мужа или в изменении статуса наших отношений с Андреем. На протяжении двух последних лет за борюсь за то, что мне дорого — за сохранение компании отца. Мы продали загородный дом, одну машину, квартиру — и все это, чтобы закрыть долги и оставить компанию папы держаться на плаву. Теперь мы живем в маленькой двухкомнатной квартире, и я по-прежнему борюсь за то, чтобы его детище в память о нем продолжало существовать.

— Я устала, мам, — чувствую, как слеза одна за другой катятся по щекам.

— Ну-ну, дочка…

— Я просто устала, — закрываю лицо руками.

Когда-то этот момент должен был наступить. Я слишком долго держалась и не давала волю слезам, скрывала их от всех, даже от мамы. У меня не было времени на рефлексию или жалость к себе, я должна была идти вперед. А сегодня… я понимаю, почему это случилось.