Если дядя Сёма звонил в тот момент, когда мы что-то обсуждали, значит, эта тема важная и нужная. Поэтому мы всегда его держали под рукой. Когда мы бывали в людных местах, дядя Сёма был у меня. Очень часто муж посылал мне на него сообщения, когда нужно было что-то срочно сказать, а шептаться было неудобно. Например: «Никусь, улыбнись вон тому мужику в белой шелковой рубашке, это важная шишка в издательстве, ты его должна знать, мы с ним подписывали договор». Или: «Милая, ты напряжена, расслабься, всё хорошо, я с тобой».

Многие не знают о моем диагнозе. Ненавижу афишировать эти подробности. Поэтому часто кажусь высокомерной, не узнавая людей. Но удивительным образом сообщения от дяди Сёмы всегда меня успокаивали. Честно говоря, только с Родом я начала ходить на вечеринки, в клубы и в парки солнечным утром. Юра не раз пытался куда-то меня вытащить, но с ним я не чувствовала себя так уверенно, как с Родом. И в парки мы с Юрой ходили гулять только по вечерам, когда темнело, и почти не было людей.

– Начнем с самого начала, – сказал муж. – Давай-ка выдохни и признайся. Понимаю твои чувства. Крутая киностудия подписала с тобой контракт. Ты выпила шампанского…

– Не пила я ничего, кроме коктейля, который ты мне принес. Вернее, не ты, а…

– Ага, значит, ты все-таки выпила с ним что-то.

– Там не было алкоголя.

– Ну конечно, там был только свежевыжатый сок. В Италии. Где даже за обедом пьют вино. Тем более, на шумной вечеринке. Тем более…

И тут я почувствовала, как всё скопившееся напряжение, что свернулось в тугую пружину внутри, вдруг начало прорываться наружу.

– Хватит! – закричала я. – Прекрати разговаривать со мной, как с ребенком или сумасшедшей! Я не больная на голову. И не подстилка, которая вешается на мужиков при первой возможности. Не желаю больше стоять у голой стены на допросе. Довольно, Род! Ты пережал. Ты…

И в это момент нас ослепил свет фар на встречке и раздался страшный удар.

Я очнулась в больнице. Муж сидел рядом и держал меня за руку.

– Ника, милая моя, любимая, дорогая. Ты пришла в себя. Какое счастье! – он целовал мои руки, шепча нежности.

А я вся сжалась в тугой комок. Потому что сразу поняла: это не он. Этот мужчина не мой муж. Я услышала чужую мелодию. Для меня люди звучат разными мелодиями. Каждый по-своему. Наверное, бог так компенсирует то, что все они выглядят для меня одинаково.

Род – это Вивальди, «Летняя гроза». Стремительная, яркая, чувственная. Вечно куда-то бежит и торопится. Налетела, как вихрь, заколдовала, подхватила и унесла, даже не спрашивая: хочешь или нет? Тебя просто несет вместе с этим вихрем.

Отец – «Болеро» Равеля. Идеальная, как робот, мелодия. Точно доходит до конца, не теряя ритма и ноты, добивается своего и начинает сначала. С ровным сердцебиением, с одной интонацией. Как конвейер, штампующий гайки, без сбоев и спотыканий.

Юра – Бах, «Ария на струне соль», более известная как «Воздух». Неспешная, медлительная, успокаивающая уже на первых аккордах. Но… предсказуемая и всегда одинаковая. Как космос, как звездное небо над головой. Просто то, что всегда есть и никуда не исчезнет. Без взлетов и падений, без вихря, как Род. Но и без давления, как отец и «Болеро». Светлая и хрустальная, вся на виду, как сам Юра. Но часто ли мы смотрим на звездное небо?

Там, в больнице, когда муж целовал меня, радуясь моему возращению из небытия, я поняла, что не так. Я не слышала «Летнюю грозу» Вивальди. В голове звучала совсем другая музыка.

«Танго смерти» Карла Дженкинса, «Палладио», которое ошибочно приписывают Вивальди. Боюсь этой мелодии. Всю жизнь боюсь. Она заставляет сжиматься от ужаса. От отчаянной тревоги. От запредельной красоты, которой нет в нашей жизни. Она оттуда, из другого мира, из ада или рая. Нет. Для рая она слишком яркая. Она из ада, манящего и ужасного.