– Не ожидал от вас такого! – в голосе Ивана явственно слышен был упрек. – Обещали пикник в Красном Селе: подышим, мол, свежим воздухом после столичной копоти, на травке посидим – и на тебе! Признайтесь, барон заранее знал о нас?

Дядя улыбнулся. Улыбка его выглядела виноватой, и лишь в глазах мелькали чертики.

– Никому не скажешь? – заговорщицким тоном произнес он.

– Ей богу! – пылко заверил мальчик. – Может, только Николу, ладно?

– Вот ему-то как раз больше всех нельзя. Мы, конечно, доверяем твоему другу, но он может счесть, что все это подстроено – и наделает глупостей.

Иван вспомнил, как закаменело лицо товарища, когда дядя представил подошедшего к ним господина. Барон Эверт явился на встречу в партикулярном платье – парусиновая пара, легкомысленная тросточка и новомодная Deerstalker hat[4] в мелкую шотландскую клетку, довершавшая облик столичного щеголя на загородной прогулке. И только глаза – острые, все замечающие – выдавали владельца лазоревого мундира.

Среди кадетов, как и вообще среди флотских офицеров, не принято хвастаться подобными знакомствами, так что Иван чуть помедлил, прежде чем ответить на рукопожатие Эверта. Что касается Николы юный граф с детства знал о гонениях, обрушенных королем Миланом Обреновичем на его родню, Карагеоргиевичей – а ведь сотрудников сербской тайной полиции тоже называют жандармами…

– Я полагаю, – продолжал дядя, будто не заметив сомнений племянника, – граф Никола с самого начала не исключал, что рано или поздно ему придется искать помощи в России. В Санкт-Петербурге у него весьма обширные знакомства, но, в виду сложности и деликатности предстоящего дела, обращаться к кому попало было бы опрометчиво. А потому он связался со мной и попросил посодействовать. Я в свою очередь, свел графа со своим знакомым из Министерства Внутренних дел – а тот уже и призвал на помощь фон Эверта. Так что, конечно, барон все знал заранее.

Иван с подозрением посмотрел на дядю. Нет, вроде бы, не шутит…

– Так отец Николы обратился к вам? Вы, значит, были знакомы?

– Как ты знаешь, граф увлекался древней историей и археологией. Лет пять назад, когда я в очередной раз вернулся из Туркестана, он как раз приезжал в Петербург – и, в числе прочего, посетил заседания Императорского Географического общества. Там мы и познакомились: граф расспрашивал меня об организации экспедиций, вникал во все подробности.

– Так это вы подсказали ему использовать аэростат?

– Что ты, конечно нет. В таком деле рискованно полагаться на новомодные изобретения, которых в последнее время развелось столько, что глаза разбегаются. Вот сломается «газовый мотор» где-нибудь над пустыней, в тысяче верст от ближайшей мастерской – и что тогда делать? Нет уж, лучше по старинке: лошадки, казаки, юрты, вьючные седла. Дольше, зато надежнее.

Иван с сомнением посмотрел на дядю. Ему-то мысль использовать воздушный корабль казалась гениальной и донельзя увлекательной. Чем не воплощенные в жизнь романы мсье Жюля Верна?

– А вот Морское министерство заинтересовалось проектом Леньяра. Ты, наверное, слышал про «аэроскаф», который строит серб Радован Мирович?

Иван кивнул. Он успел побывать в Гатчине, в «Воздухоплавательном парке», и даже присутствовал при демонстрации газового двигателя, спроектированного изобретателем для воздушного корабля.

– Леньяр в своем проекте использовал некоторые из разработок Мировича. Граф Никола был знаком с сербским изобретателем и, приняв решение о строительстве дирижабля, пожелал соединить в нем лучшее из двух проектов, русского и французского. В благодарность граф обещал передать сербу чертежи Леньяра, и самое главное – подробный отчет о том, как поведет себя воздушный корабль во время перелета. Но «Руритания» сгинула, и Мирович остался у разбитого корыта: граф ведь так и не не успел выполнить свое обещание! Но есть еще наше Адмиралтейство; оно видишь ли, вбухало уйму средств в проект серба, и теперь, кровь из носу, надо как-то оправдать затраты. А потому, принято решение отправить экспедицию – узнать, что случилось с дирижаблем, заполучить кого-нибудь из экипажа, лучше всего, самого Леньяра, или, хотя бы, его записи и чертежи – вполне ведь может статься, что они были на борту «Руритании»!