– Клянусь, офицер, я всегда вожу в рамках правил. Вот только тут… знаете ли… в пустыне…

– Да, здесь трудно держать лимит, – согласился он.

Я обрадовался: кажется, клюет! Согласно московскому опыту, нужно выделить его участок как особый, ни на что не похожий, исключительно опасный и важный – такова психологическая задача. В случае успеха офицеру и мои исключительные советские обстоятельства не покажутся столь уж подозрительными.

– Впервые еду через пустыню! – воскликнул я. – Удивительное ощущение! Сам не замечаешь, как скорость поднимается до шестидесяти пяти миль в час!

– До семидесяти пяти миль в час, – сухо поправил он, посмотрел на номерной знак и пробурчал: – Ага, Мичиган…

Что это значит? Может быть, с Мичиганом тут у них особые счеты? Может быть, здесь мичиганцам круче приходится, чем советским? Так или иначе, нужно раскрывать национальную принадлежность. Ведь не может же его не насторожить мой акцент!

– Вообще-то мы из России, офицер, из Советского Союза… Это особая история…

– Ваше имя, сэр, – прервал он меня.

Я сказал и добавил вполне нелепо:

– Это, понимаете ли, русское имя. Мы здесь оказались при необычных обстоятельствах…

– Как спеллингуете свое имя?

В ровном тоне патрульного мелькнула легкая досада. Очевидно, мои «обстоятельства» мешали ему осуществлять закон.

Я заученно протараторил свое имя по буквам. О, эти американские спеллинги, сколько эмигрантских языков вывихнуто было на них! Офицер на минуту отвлекся от своей записи:

– Значит, из России приехали, сэр?

– Да, мы из Советского Союза, но мы оказались здесь в силу совершенно особых, исключительных обстоятельств, которые я мог бы объяснить, если бы…

– А вы знаете лимит скорости в Америке? – снова прервал он меня.

– Пятьдесят пять миль в час.

– Вот именно, – сказал он. – Водительскую лицензию, пожалуйста.

Я уныло полез за своей видавшей виды «корочкой». Необычный вид документа наверняка возмутит патрульного, ведь советские права отличаются от американских не менее разительно, чем «Правда» от «Нью-Йорк таймс». Наверняка он признает мои права недействительными.

– У меня еще советская лицензия, – мямлил я, – однако если учесть особые обстоятельства, о которых я упоминал выше, то при известной снисходительности…

Он невозмутимо рассмотрел мои права и, не задав никаких вопросов, записал семизначный номер. Я присел на горячий капот его «Шевроле». Неясное ощущение судьбы витало в воздухе пустыни. Рыжий молодчик, похожий на киногероя, которому абсолютно наплевать на мои советские «обстоятельства», осуществляет американский закон об ограничении скорости. Многозначительное парение двух орлов над нашими головами.

– А вот в СССР нет ограничения скорости, – зачем-то соврал я, хотя уже и понимал, с каким бесстрастным центурионом имею дело.

Тут вдруг патрульный сильно обиделся, оторвался от бумаги и посмотрел на меня выцветшими голубыми глазами.

– Вы ведь сейчас не в России, сэр, правда? Вы сейчас в Америке, так? А у нас здесь скорость ограничена, о'кей?

Точно так же когда-то на меня ворчал киевский милиционер: «Здесь вам не Москва… тут Киев, понятно?.. Здесь работают киевские правила, так?»

– Оштрафуете меня? – спросил я.

– Не я вас оштрафую, а суд вас оштрафует. – Он протянул мне копию бумаги. – Так и быть, поставил вам шестьдесят пять вместо семидесяти пяти. Поосторожнее в дальнейшем. Всего хорошего!

Он отвернулся, потеряв ко мне малейший интерес, и до меня наконец дошло, что я для него вовсе не подозрительный иностранец, а просто нарушитель скоростного режима, то есть человек как человек.