В 1990-е годы официальная мобильность населения существенно сократилась по сравнению с советским периодом: доля населения, сменившего за год место жительства, опустилась с 5–6 % до 1,4 % [Мкртчян, 2009]. Официальные данные о миграции населения по разным странам свидетельствуют о том, что население в России меняет место жительства в 2–3 раза реже, чем в большинстве развитых стран (см. табл. 8 и 9). По расчетам Рязанцева (2004), миграционная активность населения России в 5 раз ниже, чем в США [Там же]. Согласно расчетам демографов, в настоящий момент общероссийский уровень мобильности опустился до уровня, имевшего место в России перед Первой мировой войной (Зайончковская, Ноздрина, 2008).
Низкий уровень мобильности указывает на недиверсифицированность экономики и на ограниченные возможности преодоления страной экономических кризисов, регионального неравенства и проблем безработицы. Ресурсная экономика не создает большого количества рабочих мест и не привлекает трудовых мигрантов. Низкий уровень мобильности также одна из причин, обьясняющая высокий уровень межрегиональной дифференциации доходов. Основными факторами, сдерживающими мобильность, являются не только большие расстояния между рынками труда и общие размеры страны, но и административные барьеры, низкие доходы населения и финансовые ограничения, включающие неразвитость рынка жилья и ипотечного кредитования [Андриенко, Гуриев, 2005].
Для нашего изложения, однако, важны не столько экономические аспекты низкого уровня миграционной активности, сколько ее импликации для национального строительства. Развитый рынок труда и высокие обьемы внутреннего туризма являются показателями интегрированности территорий и ее горизонтальной связанности. Они дают ощущение не только единого экономического пространства, но и создают эффекты перемешивания, критически важные для формирования нации. Эти показатели в свою очередь определяют уровень освоенности страны снизу в противоположность освоению страны «сверху» через военные и экономические проекты, осуществляемые государством.
10. Структура «нетрудовых» доходов Москвы
Еще в 1990-е годы, до нефтегазового бума, возникла ситуация статусного паразитирования Москвы, которая распространялась за пределы ренты на нефтегазовые ресурсы. В связи с этим интересно обратиться к статье Егора Гайдара по поводу структуры налогов и источников московского бюджета.
Гайдар писал, что экономическое доминирование Москвы никак не связано с ее экономической продуктивностью или хозяйственной эффективностью московского правительства и приводил следующий пример. Машиностроение и металлообработка, две крупные отрасли, центром которых является Москва, дали примерно 0,6 % общих поступлений в московский бюджет. Тем не менее такая отрасль, как трубопроводный транспорт, центром которой Москва не является, дала налоговых поступлений примерно в 50 раз больше, чем машиностроительные предприятия.
Однако помимо чисто ресурсной ренты, по мнению Гайдара, Москва получает также ренту с сетевых предприятий, которая не связана непосредственно с распределением ресурсов [Гайдар, 1998].
Гайдар так комментировал эту ситуацию:
В условиях молодого российского финансового федерализма Москва с ее традиционной концентрацией сетевых предприятий, работающих по всей стране, оказалась в феноменальном положении. «Ростелеком» обеспечивает телефонную связь по всей стране, но платит налоги в Москве. РАО «ЕЭС России» производит электроэнергию и освещает всю страну, но платит налоги в Москве. «Газпром» добывает газ в Западной Сибири, продает его по всей стране и в Европу, но платит налоги в Москве. «Транснефть» транспортирует нефть из Западной Сибири, но платит налоги в Москве. Таким образом, Москва оказалась расположена рядом с фонтаном, из которого бьет золотой поток