– А что делают? – жадно поинтересовался Ростислав Сеевич.
– А ничего! Круглые сутки в преферанс режутся! Ну и на бильярде. Вот ты мне скажи: сколько ты еще тут, на земле, жить собираешься?
Шубин пожал плечами:
– Ну, я не знаю…
– А я знаю! – вдруг жестко сказал Андреев. – И я те говорю: ты умрешь, а кто после тебя будет русское кино делать? Что мы там будем смотреть? Вот Ромм умер – после себя Шукшина оставил, Тарковского, Чухрая. Герасимов умер – у него вообще двести учеников: Бондарчук, Лиознова, Кира Муратова, Владимир Наумов! Есть же что смотреть! А ты что будешь смотреть? Себя самого? С утра до ночи? Так ты учти, милок, там у нас, – он показал пальцем в небо, – в зачет идет не только то, что ты со своим божьим даром сделал. А еще – кого и что ты после себя оставил. Усек? – И Андреев встал во весь свой огромный рост, загасил окурок в пепельнице и сунул в карман пачку «Парламента» с остатком сигарет. – Все, я пошел. Я таких длинных монологов сроду не говорил…
– Куда ты пойдешь? – усмехнулся Шубин. – Ты зек, ты арестован.
– Кто? Я? – басом удивился Андреев. – Ты хоть в одном фильме видел, чтоб Андреева арестовали? Короче, Ростислав Сеич, я те так скажу. Ежли ты не хошь перед нами там опозориться, сёдня ж договорись со своими дружбанами. – Андреев кивнул на двойной портрет на стене. – Пусть они с каждого билета на голливудский фильм половину отнимают на русское кино. Понимаешь? Как де Голль во Франции для французов сделал. И чтоб во всех кинотеатрах половина вечерних киносеансов тоже была только для русских фильмов, а билеты вполовину дешевше. Тогда наше кино сразу оживет, и нам там будет чего смотреть. А мы тебя за это как родного примем в свою компанию. Ты понял?
И с этими словами Борис Андреев вдруг оторвался от пола, стал как-то истончаться и таять в воздухе, а затем вытянулся в невесомый шнурок и тонкой струйкой вылетел в открытую форточку.
– Подожди! – запоздало крикнул ему вслед Шубин. – А если я не смогу это пробить?
– Сможешь! Ты сможешь! – ответил ему с улицы тающий в летнем мареве голос Андреева. – Кроме тебя, некому, а мы в тебя верим…
И шнурок, ловко обойдя штанги очередного проходящего троллейбуса, исчез в бездонном июньском небе.
7. Ночной визит
Суббота, 25 июня
Никто не знает, сколько времени проспал майор Грущо после этого нового сновидения. Но достоверно известно, что ровно в 03.17 утра его буквально сорвал с кровати оглушительный и по-хамски беспрерывный звонок в дверь. Грущо вскочил, выбежал, сатанея, в прихожую и крикнул в бешенстве:
– Кто там? Убью, блин!
Звонок усекся, грубый мужской голос приказал:
– Открывай! Полиция!
Грущо сорвал с вешалки свой офицерский китель, накинул его на плечи и завозился с замками.
– Какая на хрен полиция? Я сам полиция!
Но едва он открыл последний замок, как дверь распахнулась, словно от удара ногой, и в прихожую разом ворвались пятеро дюжих омоновцев, сорвали с Грущо китель и скрутили ему руки за спину.
– Да в чем дело, мать вашу… – хрипел Грущо, и тут в квартиру вошла полковник Ирина Рогова – усталая, без косметики и с красными от бессонницы глазами.
– Кто еще в доме?
– Никого, я один. А в чем дело?
Но Рогова не ответила, жестом приказала трем омоновцам обыскать квартиру, а двум остальным – протащить Грущо на кухню. После чего пошла, не спеша, по квартире (всего-то три комнаты, 68 метров и без всякого евроремонта). На ходу цепкими своими глазищами сфотографировала каждую мелочь, которую омоновцы бесцеремонно вытряхивали из шкафа, комода, тумбочек, двух книжных шкафов и даже из Андрюшиного письменного стола. Мебель, она отметила, была еще советская, шатурского производства, телевизор из прошлого века, а компьютер с ламповым монитором. Бесстрастно оценив эту неказистость, Рогова тут же присела к компьютеру, включила его, достала из кармана какую-то дискетку, вставила ее в компьютер и с профессиональной сноровкой обошла пароль и открыла перечень всех файлов и документов. Но даже ее, полковника и начальника Управления антитеррора МЧС, этот перечень заставил удивленно заморгать глазами: «Эдгар По, Собрание сочинений», «Эрскин Колдуэлл, Собрание сочинений», «Джери Козински, Собрание сочинений», «Артур Миллер, Собрание сочинений» и так далее – почти вся американская литература! И ничего, кроме этого!