Костя вспыхнул и ударил кулаком по столу.

– Никуда я ее не пущу! Ни за что не пущу! – крикнул он.

Шлимович улыбнулся и молча покачал головой, но Лизавета Николаевна отвечала:

– А как вы ее не пустите? Разве у вас с ней контракт? Вздурит девчонка да и уедет. Она вон какие речи говорит:

«Что мне, – говорит, – Петербург? В провинции-то люди еще богаче. Там я себе такого медведя найду, что и…»

– Не уйдет она, никуда не уйдет! – горячился Костя.

– Конечно же, если можете ее удержать, то лучше удержать. Ведь вы к ней все-таки привыкли.

– Я без нее жить не могу, – проговорил Костя и слезливо заморгал глазами.

– Но ведь надо все ее прихоти исполнять, – продолжала Лизавета Николаевна. – Я, разумеется, говорила ей, что с милым рай и в шалаше, но она не внимает. Только и толкует, что, мол, пока молода, по тех пор и пожить. У ней такой расчет, кроме того, что здесь она за сто двадцать пять рублей служит, а там будет служить за пятьсот, здесь она в «Увеселительном зале», а ведь это все-таки не настоящий театр, а там она будет в настоящем большом театре.

– Конечно, там более на виду, – проговорил Шлимович. – Настоящая актриса, пятьсот рублей жалованья…

Карьера… Там ей цена вдвое будет.

– Неустойку даже хочет заплатить здешнему антрепренеру и ехать, – доколачивала Костю Лизавета Николаевна. – Ведь у ней контракт с антрепренером и при этом неустойка.

– Никуда она не поедет, – бормотал Костя дрожащим голосом.

– Ну, то-то… Примите меры. Скажем так, что, может быть, насчет пятисотенного жалованья она, может быть, и привирает, актрисы любят приврать насчет этого, но все-таки она мне говорила, что хочет ехать. Главное, ей интересно, что в настоящий театр.

– Рублей триста в месяц ей можно дать. Я удивляюсь, как антрепренеры до сих пор зевали, – проговорил Шлимович.

Костя молчал и кусал губы.

– Кушайте же жаркое-то. Что ж вы не кушаете? – угощала его Лизавета Николаевна.

– Не могу, Лизавета Николаевна, не могу.

– Ведь больше ничего нет.

– Кусок в горло не лезет. Мерси… И отпустите меня, бога ради, поскорей домой.

– Ну, идите… Бог с вами. Какой вы непоседа!

Встали из-за стола.

– И при дяде надо быть… и при Наде надо существовать… Просто беда… – чуть не плакал Костя.

Шлимович и Лизавета Николаевна вышли его провожать в прихожую.

– Устройте мне, пожалуйста, Адольф Васильич, чтобы поскорее продать остальные-то музыкальные инструменты, – просил Шлимовича Костя.

– Хорошо, хорошо, похлопочу. Ведь надо покупателя найти. Предупреждаю вас, что это нелегко.

– Уж похлопочите как-нибудь. Главное, чтобы поскорее.

– А вот в скорости-то и будет препятствие. Ведь там остались контрабасы и скрипки. Струнные инструменты труднее пристроить, чем рояли. Да и рояли-то, так случилось, что я вспомнил, что портному Кургузу нужен был рояль…

– Хоть уступки побольше, но только бы скорей продать. Деньги нужны ужасно.

– Не скрою от вас, что потерять придется довольно, но все-таки нужно время, чтобы продать.

– Ну, я в надежде. Прощайте.

Костя надел пальто и хотел уходить. Шлимович остановил его.

– Постойте. На пару слов… Если вы хотите, чтобы скоро реализировать товар в деньги, то мой совет вот какой… Я уже раньше говорил вам об этом… Заложите эти инструменты у того же Тугендберга, у которого вы их купили. Тут и без хлопот, и все можно завтра устроить. Это я берусь сделать. Там на тысячу рублей товару осталось? Шестьсот, семьсот рублей он даст с удовольствием и возьмет пустые проценты.

Костя подумал и махнул рукой.

– Закладывайте! – сказал он. – Завтра утром я буду у вас.

Он наскоро поклонился Шлимовичу и Лизавете Николаевне и выскочил за дверь.