– Ну, давайте… Черт с вами!

– Пальто Константина Павловича на первую вешалку, чтоб потом не разыскивать и не задерживать их! – крикнул один швейцар другому.

– Знаю. Толкуй еще! На самый почетный гвоздь повесим, – раздался ответ.

Раскланявшись с дежурным околоточным и подав ему дружески руку, Костя направился к окошечку кассы.

– Загнуто, загнуто для вас ваше кресло в первом ряду. Смело садитесь. Деньги потом отдадите. На ваш счет запишу, – заговорил с еврейским акцентом кассир, просовывая из окошка курчавую голову.

Вместо ответа Костя сделал кассиру ручкой и вошел в помещение «Увеселительного зала». Стоявшие у входных дверей контролеры встретили его поклоном и распахнули дверь.

– Билет мой можете получить от кассира, – кивнул им Костя.

– Знаем, Константин Павлыч… Пожалуйте.

Пришлось проходить мимо буфета, чтобы попасть в театральный зал. За столиками в сообществе мужчин сидели с подведенными глазами и накрашенными лицами женщины, пили пиво и дымили папиросами. Были женщины с очень поношенными лицами, были и молоденькие, со свежими личиками. Одна из поношенных скосила на Костю глаза и процедила сквозь зубы:

– Скажите, какой гордый кавалер! С тех пор, как с актеркой связался, и не кланяется даже! Здравствуйте, Константин Павлыч.

– Некогда, некогда. Ну вас в болото! – пробормотал Костя и вошел в театральное зало.

Был десятый час вечера. Представление давно уже началось. Шло второе отделение программы. На сцене ломался какой-то немец в зеленом фраке, в желтой жилетке и неестественном рыжем парике. Гримасничая, бормоча без умолку и вставляя в немецкую речь русские слова, он подскочил к рампе и запел куплеты под музыку. Костя прошел в первый ряд.

Там сидели все завсегдатаи первого ряда. Были молодые и старые. Он поздоровался кой с кем и сел. Заглянув в афишку, он увидел, что Надежда Ларионовна поет в самом конце отделения. Кривляющийся немец был ему не смешон, сменивший его жонглер с кинжалами и шарами тоже не интересен, да и не того ему было нужно. Душа его стремилась к Надежде Ларионовне. Посидев минут десять, он поднялся с кресла и направился ко входу на сцену. Сторож, стоявший у дверей, хоть и не загородил ему дорогу, но все-таки остановил его.

– Нельзя, Константин Павлыч, на сцену… – сказал он. – Видите надпись: «Вход посторонним лицам строго воспрещается».

– Да я нешто посторонний? Кажется, уж слава богу… – отвечал Костя. – Я к Люлиной, к Надежде Ларионовне…

– Знаю-с, что к ним, но все-таки… С нас ведь спрашивается.

– Да ведь ежели бы я не бывал на сцене, а то сколько раз бывал.

– Опять вышел приказ, чтобы никого не пускать.

– Да ведь мне только на минуточку… Поди и спроси режиссера. Ведь мы с ним приятели, сколько раз пили вместе и все…

– Ну, так погодите немного, а я сейчас спрошу.

Сторож удалился на сцену и тотчас же вернулся, сказав:

«Пожалуйте». Костя сунул ему в руку несколько мелочи и вошел на сцену.

В кулисах стояла совсем уже приготовившаяся к своему выходу на сцену Надежда Ларионовна и, держа перед собою бумажку, повторяла про себя куплеты.

Она была в трико, в коротенькой голубой юбочке с серебряными блестками и бахромой, еле прикрывающей верхнюю часть ее бедер, в сильно декольтированном корсаже и в какой-то фантастической шапочке. Костя подошел к Надежде Ларионовне, тронул ее слегка за руку и с замиранием сердца произнес:

– Надюша! Я приехал.

– Фу, как вы меня испугали! – вздрогнула Надежда Ларионовна. – Вот черт-то! Разве можно так перед выходом?.. Ведь вы мне таким манером можете весь… весь… ансамбль в роли испортить.