– Дай мне слово, что пойдешь к ней, – потребовала Катя.

– Не хочу. Вот поверишь, все внутри на дыбы встает. Я тебе еле-еле сказала, а как чужому человеку рассказывать?

– Она не чужая. Она бабушка Дани Ямпольского. Ты же знаешь Даню Ямпольского?

– Не знаю я никакого Дани! – занервничала Этери. – Отстань!

– Фира. – Катя заговорила чуть ли не по слогам. – Помнишь, ты мне билеты устроила на «Бесприданницу»? Ты же потом тоже сходила, я точно знаю.

– Это было еще в прошлой жизни, – проворчала Этери. – С Леваном.

– Не важно. Ты же знаешь эту актрису – Королеву? Ты ж меня водила на ее вечер в «Эльдаре»! И на «Олесю»! Даня Ямпольский – ее муж.

– Ну и что? Поэтому я должна его знать? А тем более его бабушку?

– Фирка, кончай тупить! Королева – подруга Нины Нестеровой. Может, ты и Нину не знаешь? И вообще, дело не в этом. Незнакомому человеку даже легче рассказать, чем знакомому. Как в «Крейцеровой сонате». Или в «Идиоте». Знакомство завязывается в поезде. Чужие люди изливают друг другу душу. Короче, не морочь мне голову. Ты должна к ней пойти. Она поможет.

Этери упорно молчала.

– Я твоей маме позвоню, – пригрозила Катя. – Фирочка, – она опять обняла Этери, – надо вылезать из этой беспросветки. Я эскиз написала, хотела тебе показать, а теперь заикнуться боюсь.

– Покажи, – через силу попросила Этери.

– Лучше не сейчас, а когда ты к Софье Михайловне сходишь. Послезавтра к двенадцати. Она сказала, что у нее «окно», кто-то из пациентов заболел и отказался, а то пришлось бы тебе месяц ждать, у нее все забито.

– Ладно, схожу, – вздохнула Этери. – Покажи эскиз. Я и правда все забросила – и галереи, и все вообще.

– Пошли в студию.

И они отправились в студию, специальную комнату в бывшей коммунальной квартире, где был самый удачный свет, поэтому Катя устроила там рабочее место.

На картине было изображено небо. На этот раз без крыш и даже без веток деревьев, которые могли бы обозначить хоть какие-то реперные точки. Здесь было только небо без горизонта, увиденное снизу, с земли, образованное слоями облаков и уходящее в бездонную высь.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнула Этери. – Здесь есть объем. Фу, даже голова закружилась.

– Потому что не жрешь ни черта. Ой, мы же чаю не попили! – спохватилась Катя.

– Я не хочу, – отказалась Этери. – Я сейчас поеду, а вдруг по дороге в туалет захочется? А почему ты говоришь «эскиз»? Вполне законченная вещь.

Катя улыбнулась, и Этери невольно улыбнулась вместе с ней. Они поняли друг друга без слов. У них был давний спор двух коллег, вместе окончивших Суриковский институт и профессионально связанных с живописью. Этери нравились неоконченные работы. Она считала, что незавершенные наброски говорят воображению и сердцу куда больше, чем замученные переделками и лессировками[3], залакированные до обморока выставочные экспонаты. А Катя сердилась на подругу и в шутку уверяла, что стоит ей, Кате, подойти к мольберту с кистью, как Этери уже кричит: «Оставь! Больше ничего не трогай! Только все испортишь!»

Они вдруг бросились друг к дружке и обнялись.

– Обещай мне, что сходишь к Софье Михайловне, – шепнула Катя.

– Вредина, – шепнула в ответ Этери. – Ладно, схожу. Я же обещала.

– Я тебе адрес напишу и объясню, как к ней подъехать.

– В Гугле посмотрю. Да, а пейзажик я возьму. Ты права, надо приниматься за работу.

– Я упакую. Скажи мне только вот что: как у тебя с деньгами?

– Думаешь, не потяну твой скайскейп? – иронически усмехнулась Этери.

– Скайскейп?.. Есть такое слово?

– Конечно, есть! Скайскейп – рисунок неба.

– Ладно. Так вот, скайскейп я тебе дарю.