Она смотрела Алекс в лицо и говорила с ней серьезно и прямо, как со взрослой. Так, словно перед ней не девочка, только-только перешедшая в старшие классы, а молодая женщина, решившая поступить в монастырь. Это и пугало Алекс, и наполняло каким-то новым чувством ответственности.

– Да… думаю, я справлюсь, – тихо ответила Алекс.

Билл Бьюкенен уже ясно дал понять матери настоятельнице, что отец оставил дочери неплохое состояние, и ее содержание не ляжет финансовым бременем на монастырь. За стол и кров Алекс сможет заплатить. Мэри-Мэг только отмахнулась: «Да много ли она съест?» Нет, разумеется, небольшой вклад в монастырь она будет только приветствовать, но вопрос не в деньгах. Проблема в ответственности за подростка. И в том, как приживется девочка в монастыре – в необычной и совершенно непривычной для нее обстановке. Семь лет она прожила без матери, а теперь ей предстоит перейти под опеку сразу двадцати шести приемных «матерей»!

Но сейчас, глядя на Алекс, Мэри-Мэг не сомневалась, что все будет в порядке. Как и ожидал Билл, девочка произвела на нее приятное впечатление: серьезная, воспитанная, весьма зрелая для своих лет. Помочь такой сиротке – не только доброе дело, но и удовольствие!

– Что ж, – произнесла Мэри-Мэг, – давайте попробуем. Хочешь сегодня с нами поужинать? Я познакомлю тебя с остальными.

– Да, – кивнула Алекс.

– Вот и отлично! – воскликнула настоятельница и, поднявшись из-за стола, улыбнулась им обоим. – Как раз прозвонил колокольчик на ужин. Ужинаем мы здесь в половине седьмого. Билл, тебе нет нужды тут оставаться, поезжай домой: после ужина одна из наших сестер проведет Алекс по монастырю, все ей покажет, а потом отвезет на машине домой.

Билл попрощался с ними в холле, пообещав позвонить Алекс на следующий день, и мать Мэри-Мэг пошла с девочкой по лестнице в подвальный этаж, где располагалась столовая. Еще издали оттуда слышался оживленный гул женских голосов. Доминиканский орден не предписывает своим братьям и сестрам обет молчания, так что столовая в монастыре сейчас ничем не отличалась от любой другой большой комнаты: монахини смеялись, рассказывали друг другу о том, что интересного случилось с ними за день. Некоторые не переоделись после работы – по большей части трудились они медсестрами в католических больницах – и были в монашеских одеяниях; но многие другие одеты по-простому, в футболках, блузках и джинсах. Алекс это приободрило. При появлении настоятельницы монахини в знак уважения поднялись с мест и нестройным хором приветствовали ее. Они заметили, что рядом с ней стоит девочка, и по столовой пролетел легкий шепоток – все поняли, что это «та самая сиротка».

Мать Мэри-Мэг приблизилась к одному столу, где сидели монахини помоложе. Все они снова поднялись, а затем подвинулись на скамье, освобождая место для Алекс. Та робко села. Монахини тепло улыбались ей, здоровались, называли свои имена, а Алекс, изумленная и ошарашенная, гадала, как сумеет их всех запомнить. Все они казались ей совсем молодыми, веселыми и добрыми, вовсе непохожими на монахинь.

Сестра Регина, сидевшая рядом, протянула ей тарелку с жареными куриными крылышками.

– Если бы ты пришла во вторник, – сказала она, – тебе досталась бы пицца! По вторникам в кухне дежурит сестра София, она итальянка, отлично готовит пиццу и пасту. А из меня повар никакой!

И присутствующие расссмеялись, словно услышали старую и любимую шутку.

Алекс положила себе куриных крылышек, жареного картофеля и шпината. Монахини завели с ней оживленный разговор: расспрашивали о школе, рассказывали, где работают и чем занимаются они сами. Выяснилось, сестра Регина – инструктор по пилатесу, а еще две сестры за столом ведут художественную студию для детей.