Он хромал, рот у него скривился от боли, а на нижней губе выступила кровь.

Молодой англичанин горой возвышался над маленьким тайцем, однако всякий раз, как он делал шаг вперед, противник пинал его голенью в бедро. Всегда один и тот же прием: худая смуглая нога тайца взлетала вверх и резко ударяла Джесси по пухлому молочно-белому бедру. На лице моего друга отражалась такая явная боль, словно его били током.

Фэррен наклонился и прокричал что-то мне в ухо, но я не понял ни слова. Ближе к полуночи на стадионе для тайского бокса шум стоит оглушительный. Где-то среди стропил сидят музыканты, настолько искусно спрятанные, что их можно принять за какое-то сумасшедшее радио. Постепенно музыка становится все неистовее, пока звуки дудок, барабанов и тарелок – сильнее всего заметно бряц-бряц-бряцание тарелок – не начинают напоминать выкрики обезумевшего комментатора, который улюлюкает и подзуживает дерущихся. В жизни не слышал такой какофонии. Фэррену пришлось обнять меня за плечи и притянуть к себе, чтобы я смог хоть что-нибудь разобрать.

– Посмотрите! – прокричал он, указывая на ринг. – Знаете, почему Таиланд так и не колонизировали? Почему из всех народов Азии плохой белый человек с Запада не смог поработить только тайцев? Потому что безобидные они лишь с виду.

Прямо над нами Джесси пошатнулся и повис на веревках, а маленький таец приготовился к последнему удару. Я осознал, что изо всех сил кричу: «Джесси!» Бесполезно.

По другую сторону от Фэррена вскочил на ноги и загоготал русский. Я забрал его из отеля «Аманпури» на пляже Сурин и отвез сюда, на стадион в Чалонге, всю дорогу чувствуя на поясе его большие мясистые руки. Русский жил на самом элитном курорте острова, но, в отличие от многих других, не стал жаловаться, что за ним прислали мотоцикл.

Встречи с клиентами Фэррен часто проводил по ночам. На Пхукете два времени года – засушливый сезон и сезон дождей, – однако жарко тут всегда, особенно днем. Поэтому делами обычно занимаются в темное, прохладное время суток, когда легче работать, думать, продавать и мечтать.

– Безобидные они лишь с виду, – повторил Фэррен. – Тайцы – милейший народ, но способны на крайнюю жестокость, если их довести. Совсем как британцы.

Сказано это было не в укор.

– Давай, Джесси! – засмеялся Фэррен. – Убей этого мелкого гада!

Джесси стоял на дальнем краю ринга, опираясь спиной на веревки. Он сделал противнику знак приблизиться, и таец приблизился, а потом пнул его в бедро снова, и снова, и снова – три слившихся в один удара, от которых в животе у меня что-то сжалось.

Фэррен отвернулся, поднял банку пива и чокнулся с русским, который, похоже, был в полном восторге от происходящего. Мы сидели в ВИП-зоне. От всех остальных она отличалась тем, что наши места отгородили веревкой и каждому выдали полиэтиленовый пакет с двумя банками пива «Тайгер». Я нервно сделал глоток.

Пригнувшись и размахивая кулаками, Джесси бросился вперед – последняя отчаянная попытка пробить защиту маленького тайца, пока тот окончательно его не изувечил. Но таец поднял одно колено и метко ударил моего друга в подбородок. Джесси рухнул на руки судье, который обнял его, словно любящий родитель, и объявил бой оконченным. Я испытал болезненное облегчение – все позади.

От восторга маленький таец сделал несколько безупречных сальто назад, звонко ударяя босыми ногами в покрытый истертым брезентом пол.

Пирин, таец Фэррена, сидел в углу. Он посмотрел на меня и кивнул. Музыканты перестали играть, и теперь можно было нормально разговаривать, а не перекрикиваться.