– Во всем этом нет ни малейшего смысла, – буркнул Джим Бухолд.

Мы сидели в гостиной дома Бухолда и Уиссона в пригороде Лисберга. Местной полиции, шерифам округа Лаудон и ФБР пришлось силой выгонять Джима с места взрыва, чтобы спокойно делать свою работу. И теперь он нервно расхаживал по комнате и чувствовал свою бесполезность. Уиссон налил мужу выпить, чтобы тот успокоился. Стакан остался стоять нетронутым на столе. В конце концов Уиссон взял его сам.

– И почему же в этом нет ни малейшего смысла? – спросила Ванн.

– Потому что Карл – ведущий разработчик нейролиза.

– А нейролиз – это?.. – подбодрила Ванн.

– Лекарство, которое мы разрабатывали для стимуляции соматической нервной системы у жертв синдрома клетки.

Помимо своей воли я ощутил смутное раздражение при слове «жертвы».

– Синдром клетки, – продолжал Бухолд, – подавляет способность мозга передавать сигналы соматической нервной системе. Нейролиз побуждает мозг создавать новые пути коммуникации с ней. Мы провели удачные испытания с чипами и работали с генетически модифицированными мышами. Прогресс пока невелик – но он обнадеживает.

– «Нейролиз» – это название соединения? – спросил я.

– Это торговая марка. Мы хотели вывести средство на рынок под таким именем, – ответил Бухолд. – Настоящее химическое название – длиной в сто двадцать букв. Последняя версия препарата, над которой работал Карл, в наших записях называлась LPNX-211.

– И у доктора Байера никогда не проявлялись признаки нравственного неприятия того, чем он занимался? – спросила Ванн.

– Разумеется, нет, – ответил Бухолд. – Хоть мы и нечасто общались, но, насколько я знаю, в жизни Карла по-настоящему интересовали только две вещи: его работа и «Нотр-Дам файтинг айриш»[8]. Он играл за нее в студенческие годы. Даже на презентациях всегда совал в доклад какой-нибудь слайд с командой. Я это терпел только потому, что он был очень хорошим работником.

– А как насчет его отношений с Джеем Керни? – спросил я.

– С кем?

– С интегратором, чье тело, как мы подозреваем, Байер использовал для того, чтобы загнать машину на подземную парковку, – пояснила Ванн.

– Никогда о нем не слышал. На работе Карл всегда использовал трил, – сказал Бухолд.

– Вы когда-нибудь видели Байера интегрированным с Керни вне работы? – спросил я.

Бухолд взглянул на мужа.

– На самом деле мы вращаемся в разных социальных кругах, – сказал тот. – Я не поощряю попытки Джима слишком уж сближаться с персоналом. Лучше, если в нем видят босса, а не приятеля.

– Похоже, это можно расценивать как «нет», – резюмировала Ванн.

– Это не потому, что он – хаден, вернее… был хаденом, – поспешно добавил Бухолд и повернулся ко мне. – Я ко всем моим работникам отношусь одинаково. В службе персонала у нас даже есть специальный сотрудник, который следит за этим.

– Я вам верю, – сказал я.

– Да, но вы же слышали, как этот сукин сын Хаббард унижал меня сегодня? – возмутился Бухолд. – У меня в штате пятнадцать научных сотрудников с синдромом Хаден. Никто бы из них там не работал, если бы они считали, будто я отношусь к ним как к недочеловекам или будто их работа как-то повредит хаденам.

Я поднял руку, чтобы привлечь его внимание:

– Мистер Бухолд, я здесь не для того, чтобы осуждать вас, и не для того, чтобы побежать к отцу и нашептать ему о вас. Прямо сейчас я расследую взрыв ваших зданий. Пока наш главный подозреваемый – один из ваших работников. Наша первоочередная задача – установить, действительно ли подрывник он и если так, то какую цель он преследовал.

Бухолд, казалось, чуть расслабился, но Ванн снова начала его прессовать: