Однако завершилась речь несколько неожиданно. Папа упомянул «проблемы и возможности, которые закон Абрамса—Кеттеринг предлагает каждому из нас», что казалось немного неуместным, так как синдром клетки был только у Хаббарда, Шварца и у меня. Поэтому я сжульничал и просканировал лица остальных людей за столом. Пятеро из них были генеральными директорами и/или председателями правления компаний, так или иначе связанных с рынком товаров для хаденов, со штаб-квартирами здесь, в Виргинии.

Это все объясняло. А также то, почему папа особенно настаивал на моем присутствии.

Стало ясно, что так просто мне не отсидеться.

– Крис, а что вы думаете о новом законе Абрамса—Кеттеринг? – спросил гость, чей скан значился под именем Рика Уиссона, мужа Джима Бухолда, генерального директора «Лаудон фарма». Сидящий рядом Бухолд бросил на мужа свирепый взгляд, который Уиссон то ли не заметил, то ли проигнорировал, и сразу стало понятно, что их сегодняшнее возвращение домой едва ли будет приятным для обоих.

– Думаю, вы не очень удивитесь тому, что моя точка зрения на этот закон совпадает с точкой зрения моего отца, – ответил я, перекидывая мяч на папину сторону.

Само собой, папа тут же с легкостью принял подачу:

– Крис хочет сказать, что об этом, как и о большинстве связанных с хаденами тем, мы много говорили в семейном кругу. Поэтому слова, которыми я завершил свою речь, – это результат наших долгих обсуждений. Полагаю, вы все знаете, что я открыто выступал против билля Абрамса—Кеттеринг. Я считал и продолжаю считать, что это неправильное решение проблемы, которой на самом деле не было, ведь хадены как социальная группа дают национальной экономике больше, чем забирают из нее. Однако, хорошо это или плохо, законопроект прошел, и мы все должны думать, как заставить это новое обстоятельство работать на нас.

– Именно, – подтвердил я и указал через стол на папу.

– А что вы думаете о забастовке? И марше протеста? – не унимался Уиссон.

– Рик, – со сдержанной злобой прорычал Джим Бухолд.

– По-моему, это вполне подходящая тема для разговора за ужином, – сказал Уиссон мужу. – Во всяком случае, за этим ужином. Тем более что Крис – самый настоящий хаден.

– Вообще-то, нас за столом трое, – напомнил я и кивнул в сторону Хаббарда и Шварца.

– При всем моем уважении к Лукасу и мистеру Шварцу новый закон их не слишком коснется, – ответил мне Уиссон; при этих словах Хаббард и Шварц натянуто улыбнулись. – В то время как вы работаете и, стало быть, должны выходить на улицу. Поэтому вам придется принимать какое-то решение по этому поводу.

– Я полагаю, каждый имеет право на свое собственное мнение, равно как и право устраивать мирные собрания, – напомнил я Первую поправку.

– Меня беспокоит как раз слово «мирные», – проворчала Кэрол Лэмб, сидевшая на другом краю стола. Она была одной из тех, для кого и нанимали камердинера, – древняя и невыносимо консервативная, какими могут быть только постаревшие либералы. – Дочь говорила мне, что вашингтонская полиция стягивает все силы к предстоящим выходным. Они опасаются волнений.

– И почему же, по-вашему, миссис Лэмб? – спросил у нее Шварц.

– Она сказала, что хадены, которые выйдут на марш, не побоятся полиции, – ответила Лэмб. – Ведь трилы – это не то же, что человеческие тела.

– Ваша дочь боится восстания роботов? – спросил я.

Лэмб взглянула на меня и тут же покраснела.

– Нет, конечно, – поспешно сказала она. – Просто это ведь первый массовый протест хаденов. Он отличается от любых других протестов подобного рода.