Вернувшись к своим запискам и кофе, я иногда вставал размяться и с интересом разглядывал водителей, большинство из которых храпели в своих кабинах; я сравнивал их физиономии, а также позы, в которых их сморил сон.

В начале пятого небо на востоке начало светлеть – неторопливо и словно нерешительно. Один из водителей, проснувшись, прошел к туалету. Вернувшись к машине, он проверил груз, залез в кабину и захлопнул дверь. Зарычал двигатель, и грузовик, погромыхивая, медленно выехал со стоянки. Другие грузовики продолжали тихо спать.

К пяти часам вновь рожденное утро принялся омывать мелкий моросящий дождь. Один из взъерошенных петушков местного куриного племени поднял шум, и тут же из травы поднялся писк и треск насекомых.

Шесть часов, и кафе наполняется ароматом оладий масла, бекона и яиц. Пожелав мне удачи в моих странствиях по Америке, уходят ночные официантки. Появляется дневная смена и улыбается, увидев меня сидящим за столом, который я занимал весь вчерашний день.

Теперь я могу приходить и уходить, когда захочу. Более того, я ни за что больше не плачу. В последние тридцать часов я выпил более семидесяти чашек кофе, и этот рекорд предполагает солидную скидку.

Восемь часов. Мак и Говард только что поспешили в Колман, чтобы помочь людям из «Мейфлауэр» разгрузиться. Умчались они непривычно быстро – не помылись и даже не позавтракали. Саквояж Мака будет отдыхать, я думаю, всю неделю.

Я забрался в кабину, только что покинутую Маком и еще теплую от его влажного спящего тела, укрылся старым потертым одеялом и через мгновение уже спал. В десять меня разбудила канонада дождя, который лупил по крыше кабины; Мака и Говарда все еще не было.

Они наконец появились в половине первого, уставшие и забрызганные грязью, – с разгрузкой пришлось возиться в грозу.

– Господи! – проговорил Мак. – Как я вымотан! Давайте поедим и через час – едем.

Это было три часа назад, а мы все еще никуда не двинулись. Они и курили, и хвастались, и занимались пустяками, и приставали к официанткам – так, словно в запасе у них была тысяча лет жизни. Обезумев от нетерпения, я залез со своими записными книжками в кабину. Джон-Лотарио попытался меня обнадежить:

– Не беспокойся, малыш! Если Мак сказал, что будет в Нью-Йорке в среду, то он там будет – даже если зависнет здесь до вечера во вторник.

После проведенных на стоянке сорока часов я знаком здесь со всем до мелочей. Знаю целую толпу разного народа, их симпатии и антипатии, то, над чем они шутят, и то, что они на дух не переносят. А они знают все про меня – или думают, что знают, и снисходительно называют меня «док» или «профессор».

Я лично знаком со всеми грузовиками; мне известен их тоннаж и характер груза, сильные стороны и капризы, а также отличительные особенности.

Все официантки в кафе мне также хорошо знакомы: Кэрол, хозяйка, щелкнула меня своим «Полароидом» в компании со Сью и Нелл. Так я и останусь среди ее прочих фотографий на стене – с небритой физиономией и глазами, выпученными на вспышку. Да, я нашел свое место среди тысяч ее братьев, бойфрендов, которые во время долгих маршрутов по стране заезжают к ней и вновь ее покидают.

– Да! – будет говорить она в будущем какому-нибудь озадаченному посетителю. – Это Док. Классный парень, хотя и немного странный. Он приехал с Маком и Говардом, вот с этими. Я часто думаю: что с ним сталось?

В июне 1961 года я наконец приехал в Нью-Йорк и, заняв денег у двоюродного брата, купил новый мотоцикл, «БМВ» R-60 – самый надежный из всех моделей марки. Мне больше не хотелось иметь дела с подержанными мотоциклами, подобными моему последнему R-69, на который какой-то идиот установил не те поршни, их-то и заклинило в Алабаме.