– А когда ты вернешься?

– Сейчас, – взгляд на часы, – ровно час четырнадцать. Я вернусь ровно в три четырнадцать, и мы с тобой часок пофантазируем, это будут сладкие грезы, любимая, а потом, как ты знаешь, как я тебе уже говорил и как мы с тобой условились, я пойду насчет бумаг к одноногому адвокату – именно ночью, хоть это и может показаться странным, но я ведь все тебе под-роб-но объяснил. (Это было прикрытие для рандеву с Карло, который все еще прятался.) Поэтому сейчас, в эту самую минуту, я должен одеться, натянуть штаны, вернуться к жизни, то есть к внешней жизни – улица там и прочее, мы же договорились, уже почти час пятнадцать, а время бежит, бежит…

– Ну ладно, Дин, только прошу тебя, обязательно возвращайся в три.

– Я же сказал, дорогая, и не забудь – не в три, а в три четырнадцать. Разве не чисты мы друг перед другом в прекраснейших, сокровенных тайниках души, любимая?

И он подошел к ней, чтобы ее расцеловать. На стене висел рисунок, сделанный Камиллой и изображавший обнаженного Дина – чудовищных размеров болт и всякое такое. Я остолбенел. Сплошное безумие.

Мы умчались в ночь. Карло догнал нас в переулке. И мы двинулись по самой узкой, самой чудной и самой кривой из всех виденных мною городских улочек, в сердце денверского мексиканского квартала. Мы громко переговаривались в тиши спящего города.

– Сал, – сказал Дин, – у меня есть девушка, которая ждет тебя в эту самую минуту – если только она не на работе, – (Взгляд на часы.) – Официантка, Рита Беттенкорт, бесподобная цыпочка, правда, немного помешана на кое-каких сексуальных несуразностях, которые я пытался устранить, а у тебя, по-моему, это как раз должно получиться, шельмец ты этакий. Пойдем прямо туда… Надо пивка захватить, хотя нет, у них должно быть свое, и… проклятье! – воскликнул он, шмякнув кулаком в ладонь. – Я просто обязан сегодня вплотную заняться ее сестрицей Мэри!

– Что? – возмутился Карло, – Я думал, мы будем разговаривать.

– Да-да, после.

– Ох уж эта денверская хандра! – завопил Карло в небеса.

– Ну разве он не самый славный, не самый обаятельный малый на свете?! – произнес Дин, ткнув меня в бок, – Посмотри на него. Посмотри на него!

А Карло пустился в свой обезьяний пляс на улицах жизни, в который так часто на моих глазах пускался в Нью-Йорке. Я только и мог, что сказать:

– Ну и какого черта мы торчим в Денвере?

– Завтра, Сал. Я знаю, где найти работу, – сказал Дин, переходя на деловой тон, – Так что, как только избавлюсь на часок от Мерилу, я забегу к тебе, прямиком в твои апартаменты, поприветствую Мейджора и довезу тебя на трамвае (у меня нет машины, черт возьми!) до рынка Камарго, где ты сразу сможешь приступить к работе, а в пятницу уже получишь жалованье. Мы тут все сидим без гроша. В последние недели у меня просто времени не остается, чтоб подзаработать. А в пятницу вечером мы втроем – Карло, Дин и Сал, старая троица, – вне всяких сомнений, должны сходить на гонки малолитражек, а подбросит нас туда один знакомый малый из центра… – Все дальше и дальше в ночь.

Мы подошли к дому, где жили сестры-официантки. Та, что предназначалась мне, еще не пришла с работы. Дома была сестрица, которую возжелал Дин. Мы уселись на ее кушетку. Как раз в это время я обещал позвонить Рэю Роулинсу. Я позвонил. Он тут же примчался. Не успев войти, он снял рубашку и майку и принялся тискать в объятиях абсолютно незнакомую ему Мэри Беттенкорт. Под ногами катались бутылки. Стукнуло три часа. Дин умчался к Камилле на час фантазий. Вернулся он вовремя. Появилась вторая сестрица. Расшумелись мы уже дальше некуда, и теперь нам потребовался автомобиль. Рэй Роулинс позвонил приятелю с машиной. Тот приехал. Все набились внутрь. На заднем сиденье Карло пытался вести с Дином запланированную беседу, но попытка эта потонула во всеобщей неразберихе.