По морю свою дорожку туда, в края обезьяньи.
Лестничное
От тебя наследуя бестелесность,
Бухтами разомкнутый окоем,
Я зависла в зыбком сплетенье лестниц,
В хрупком междумирии голубом.
Мой корабль, бесплотно парящий город,
Вертоград превыше земных преград,
Лестницы – твой рвущийся вверх рангоут
Над зияньем призрачных карронад.
Ярусы домов – нависанье палуб,
Нижняя целует волнам хребты,
Подбегая лестницами к причалам,
К морю наклоняется с высоты.
Кружева перил и полет пролетов,
Светотень акаций и миндаля,
Сквозняки аркад, гулких скал пустоты,
И почти бесплотна внизу земля.
Грань могучих вод и притихшей суши,
Что дано тому, кто рожден на ней?
К соли придышаться да ветер слушать,
Шепот парусов, голоса теней.
Межсезонье
Полувздох, полусвет межсезонья…
Светлана Галс
О, мне бы туда, в межсезонье,
В провал облетевших аллей!
Пройтись бы голодной ладонью
По ржавым крестам якорей.
Увидеть с бульвара, где пусто —
Один под зонтом пешеход, —
Как вниз по мощеному спуску
Промокший троллейбус ползет,
Как в лужу с усталой софоры
Стручки, рассыпаясь, летят,
Как тускло мерцают Бомборы
Окошками кривеньких хат.
О, мне бы на стылую площадь —
Я помню, как будто вчера,
Как ветер платаны полощет,
Как горько гудят катера,
Как, воплям суденышек вторя,
Вздыхает от их кутерьмы
И ждет нелюдимое море
Своей одинокой зимы.
Город
А какого мне счастья, какой мне еще любви,
Если вижу твои берега я, закрыв глаза,
Если путь мой полынью холмов твоих перевит,
Если так и живу я, главного не сказав,
Ибо главная суть – изгиб твоих берегов.
Горизонт не пуст – сторожит его равелин.
В этот город спешу я лестницами веков
В моих снах и яви. Этот город всегда один.
Для того и разлука, наверное, с ним дана,
Чтобы лучше видеть с годами, издалека,
Как в ночи над руиной собора стоит луна,
Светит в море точка сигнального огонька.
Да и я понимаю теперь, для чего нужна:
Я певец твой, во сне идущий на твой призыв,
Я птенец твой певчий, я голос, зурна, струна,
Я поющий стебель, отвод от твоей лозы,
Я пунктир и память, провал, цезура небытия,
Я тоска по дому, я боль надлома, семит, номад,
Я пылинка раскопа, былинка полыни – я.
И когда я иду вперед, то иду назад.
Катер
Как ветер играет, смеясь,
Сатиновым платьем!
Слепящая пенная вязь,
Одышливый катер.
Учкуевка там, в стороне,
Жарой воспаленной,
И солнце играет в волне —
Зеленой, зеленой!
Подросток, черна и худа,
И кисть винограда
В руке зелена, как вода,
Вкусна, как прохлада.
Мотора усталого гул,
Подружки в обнимку,
И розовость мыса Лукулл —
Туманной картинкой,
И палуба – крепкая твердь,
И бездны не видно,
И так далека еще смерть —
И так безобидна!
Тамань
Тамань. Туман. Безжалостный обрыв —
Под ним судов чуть видимые снасти
И контуры, размытые ненастьем,
А значит, море – и его мотив
В ушах неотделим от тишины,
И тень слепца проскальзывает мимо —
Он под скалой с таинственной ундиной,
Чьи косы влажны и расплетены.
Туман стоит в невидящих глазах,
Слух – поводырь поэта и слепого:
Скользни по склону меж колючих трав
За ним, нырни в незримое за словом.
Туман, туман… Не разглядеть под ним,
Что так влечет к неведомому краю —
К тому, кто в лодке, еле различим,
И к той, у скал, чей хрупкий контур тает.
Родня туману – обветшалый дом,
Печь без огня, ночлег неприхотливый,
И эти тени, свившие гнездо,
Как ласточки, у самого обрыва.
Тьма. Плеск весла. Слепого долгий всхлип.
Сквозь облако луна следит за ними:
О, как безлюден этот край земли!
Заплачет ветер – будто сердце вынет.
Поднимут парус – белый, как платок,
И мимо кораблей пройдут в тумане.
Фонарь мигает в море, одинок,
У равнодушных берегов Тамани.
Баллада о городе С.
В тех широтах, где я никогда не жила,