Гэллиен сказал, что может довезти Алекса до Анкориджа, там купить ему сносный комплект снаряжения, а уже потом доставить туда, куда ему пожелается.

«Спасибо, конечно, но не надо, – ответил Алекс. – Мне и того, что есть, будет вполне достаточно».

Гэллиен спросил, есть ли у Алекса охотничий билет.

«Нету, блин, – с презрительной усмешкой ответил тот. – Как я буду добывать себе пропитание, властей совершенно не касается. Пошли они со своими идиотскими законами».

Когда Гэллиен спросил, знают ли о планах Алекса родители или друзья, сможет ли кто-то поднять тревогу, если он попадет в беду и не вернется вовремя, молодой человек спокойно ответил, что нет, никто не в курсе, а с родителями он вообще не общался уже почти два года. «Я совершенно уверен, – заверил он Гэллиена, – что ничего такого, с чем я не мог бы справиться сам, со мной не произойдет».

«Переубедить его было просто невозможно, – вспоминает Гэллиен. – Парень уже все для себя решил, и в другую сторону у него мозги уже не работали. Если говорить о его состоянии, то тут в голову приходит слово «взбудораженный». Ему просто не терпелось скорее туда добраться и начать жить, как было задумано».

В трех часах пути от Фэрбенкса Гэллиен свернул с трассы и направил свой видавший виды внедорожник вниз по заснеженному проселку. Несколько первых километров, пока Стэмпид-Трейл вел мимо разбросанных среди елок и осин бревенчатых хижин, грунтовое полотно было достаточно ровным. Но когда последние домишки остались за спиной, качество дороги резко ухудшилось. Заросшая ольхой и местами размытая вешними водами, она превратилась в разбитую колею.

Летом эта колея была хоть насколько-то проезжим подобием дороги, но сейчас ее покрывал полуметровый слой раскисшего весеннего снега. Километрах в пятнадцати от поворота Гэллиен понял, что застрянет, если попытается проехать дальше, и остановил свой грузовичок на верхушке небольшого пригорка. На горизонте к юго-западу под солнцем сверкали ледяные вершины самого высокого горного хребта Северной Америки.

Алекс уговорил Гэллиена взять себе его часы, расческу и восемьдесят пять центов мелочью (все, как он сказал, оставшиеся у него деньги). «Не нужны мне твои деньги, – протестовал Гэллиен, – да и часы у меня свои есть».

«Если не возьмете, я так и сяк все это выброшу, – весело ответил Алекс. – Я не хочу знать, который сейчас час. Я не хочу знать, что сегодня за день и где я нахожусь. Все это не имеет значения».

Когда Алекс вылезал из машины, Гэллиен запустил руку за сиденье, вытащил оттуда пару старых резиновых сапог и убедил парня их взять. «Они ему были слишком велики, – вспоминает Гэллиен, – но я сказал: "Надевай их на две пары носков и хоть как-то убережешь ноги от сырости и холода"».

«Сколько я вам должен?»

«Не бери в голову», – ответил Гэллиен. Потом он вручил мальчишке бумажку со своим телефоном, которую тот аккуратно спрятал в нейлоновый бумажник.

«Если выберешься оттуда живым, звякни мне, и я скажу, как вернуть сапоги».

Жена Гэллиена дала ему в дорогу пару бутербродов с тунцом и сыром и пакет кукурузных чипсов. Он уговорил юного путешественника забрать и эти продукты. Алекс выудил из своего рюкзака камеру и, положив на плечо ружье, попросил Гэллиена сфотографировать его у начала покрытой снегом пешей тропы, по которой он потом и удалился с широкой улыбкой на лице. Все это произошло 28 апреля 1992 года.

Гэллиен развернул свой пикап, вернулся на шоссе Паркс и повернул на Анкоридж. Буквально через несколько миль, въехав в маленький городок Хили, где был пост полиции штата, Гэллиен подумал, не стоит ли остановиться и рассказать полицейским об Алексе, но потом решил этого не делать. «Я посчитал, что с ним все будет нормально, – объясняет он. – Я подумал, что он, скорее всего, быстренько проголодается, да и вернется к трассе. Так бы сделал любой нормальный человек».