Как-то в сумерках, вернувшись весь мокрый после переправы через ручей, он сообщил Питеру:
– Нам бы следовало уйти отсюда, Питер. Нам бы следовало сложить сегодня же все пожитки и ночью убраться подальше. Видишь ли… иногда я сам себя боюсь, Хромуля. Ради нее я могу и убить. Ради нее я готов умереть. Я бы бросил все на свете и пошел бы в тюрьму, если бы там со мной была она. А это опасное желание, Питер, потому что ей быть с нами нельзя. Никак нельзя, дружок. Она ведь не знает, почему я поселился тут; она ведь не знает, что меня давно уже разыскивает полиция – им, конечно, и в голову не придет, что Веселый Роджер Мак-Кей прячется так близко от населенных мест. Если же я ей признаюсь, она решит, будто я даже хуже Джеда Хокинса, и, конечно, не поверит, что действовал я смекалкой, а не пистолетом и что я в жизни не убил и не ранил ни одного человека. Нет, она мне не поверит, Питер. А хуже всего то, Хромуля, что она… она меня любит. Во всем на меня полагается и хоть завтра пошла бы со мной к отцу Джону. Я знаю это. Вижу, чувствую, и я…
Его пальцы стиснули загривок щенка.
– Питер, – прошептал он в сгущающейся мгле, – я не верю в того бога, в которого верят многие люди, мне хватает цветов, птиц, деревьев, неба – всего, что вокруг, и всем этим я клянусь, что не сделаю ее несчастной, Питер. Клянусь, понимаешь?
И всю ночь Питер слышал, что Роджер не спит и беспокойно ворочается на нарах.
Однако утром он принялся петь, пока готовил завтрак, и голос его был таким же веселым, как солнечные лучи, разлившиеся по лесу. Для Питера эта смена настроений была неразрешимой загадкой. Сколько раз он видел, как угрюмый и унылый Роджер вдруг вскакивал и принимался бодро насвистывать или петь, а однажды он объяснил Питеру:
– Я беру пример с солнца, Хромуля. Оно ведь светит, даже когда его заслоняют от нас тучи и мы его не видим. А смех еще никогда не вредил человеку.
В этот день Веселый Роджер не ходил за ручей.
Глава V
Только когда пошла третья неделя, Питер наконец увидел Нейду. К этому времени он уже провожал Роджера до брода и ждал там – иногда по нескольку часов, – пока его товарищ и хозяин не возвращался с Гребня Крэгга. Но часто Веселый Роджер оставался с Питером у брода и, растянувшись на краю лужайки, которую они нашли там, принимался читать какую-нибудь из своих старинных книжечек в красных переплетах – как было известно Питеру, он очень дорожил этими книгами. Щенок часто пытался понять, что интересного могло прятаться между выцветшими крышками переплета, и умей он читать, то прочел бы следующие заглавия: «Маргарита Анжуйская», «История Наполеона», «История Петра Великого», «Цезарь», «Колумб – великий путешественник» и так далее, – всего двадцать томиков, которые Веселый Роджер раздобыл, ограбив почту за два года до описываемых событий, и которые он ценил не меньше собственной жизни.
В этот день, когда они лежали на полянке в дремотной июньской тишине, Веселый Роджер решил наконец удовлетворить любопытство, написанное на мордочке Питера и блестевшие в его глазах.
– Видишь ли, Хромуля, – начал он виновато, – мне до смерти хотелось почитать что-нибудь, и я прикинул, что у почтальона что-нибудь да найдется – газеты, например. Вот я и остановил почту, почтальона связал и увидел эти вот книжки. И, честное слово, больше я ничего не взял – во всяком случае, в тот раз. Их двадцать штук, и весят они вместе девять фунтов, и за последние два года мне пришлось пройти с ними не меньше пяти тысяч миль. Но все равно я не сменял бы их, даже предложи мне кто-нибудь золота, сколько я вешу – а это не так уж мало! Я назвал тебя Питером потому, что так называли в юности Петра Великого. Сказать по правде, я чуть было не окрестил тебя Христофором Колумбом. Как-нибудь потом, Питер, мы доставим эти книжки тому человеку, которому они были адресованы. Я дал себе такое слово. Ведь украсть книги – словно душу у кого-нибудь украсть. И я их только взял почитать. Адрес их хозяина я записал – он живет на самом краю Голых Земель. Как-нибудь мы возьмем да и доставим книги по принадлежности.