За этот вечер дальше мы не продвинулись.

Осень окончательно вступила в свои права, утверждая свою позицию осыпанием с деревьев позолоченной и окровавленной листвы, сокращая часы дня, нагоняя сумерки с каждым вечером на несколько минут раньше положенного им прежде времени, крича через дымоход камина необузданным воплем ветра и заставляя воробьев, в долгие холодные вечера, сбиваться в стайки под стрехой моего ветхого дома.

Уже больше недели я ежедневно ходила на работу. Мой рабочий день начинался в девять утра и заканчивался в пять вечера. Всё это время у меня напрочь отсутствовало желание возвращаться домой, поэтому я засиживалась в библиотеке до девяти вечера, перечитывая в очередной раз “Грозовой перевал” или наводя порядок в старых стеллажах, заполненных пыльными, много лет никем не читаемыми книгами.

Каждый день просыпаясь в восемь утра, я шла в ванную, приводила себя в порядок, после чего завтракала, кормила Маффина и относила завтрак наверх своему молчаливому пленнику. Затем проходил длинный, почти без посетителей, рабочий день, который заканчивался плотным ужином – я давно лишила себя нормального обеда. Каждое утро и каждый вечер я относила своему обидчику порцию завтрака и ужина, и каждый раз пыталась заговорить с ним: спрашивала, как ему спалось, желала приятного аппетита, говорила о хмурой погоде – но всё тщетно. Незнакомец оставался молчаливым узником, которого я боялась выпустить, опасаясь его агрессивного поведения, которое он прекрасно продемонстрировал при первой нашей встрече. Впоследствии этот человек не проявлял ярко выраженной враждебности по отношению ко мне, если не считать его спонтанного признания в том, что он хочет сомкнуть свои руки на моей шее, чтобы услышать её хруст…

Живя под одной крышей с маньяком, я ни на мгновение не забывала о том, что наше знакомство едва не стоило мне ноги, на которую я уже почти перестала хромать. Несколько раз я хотела рассказать о происходящем в моем доме Максу, еще более меня тянуло обратиться в полицию, но что-то, чего я не могла объяснить самой себе, всякий раз останавливало меня на полпути к цели. Я словно боялась, что с передачей контроля над своим узником другим людям, я потеряю контроль над ним, а, значит, буду бояться теней каждого угла своего дома. Вдруг он сбежит из полиции? Вдруг его оправдают? Вдруг он вернется сюда? Вдруг закончит начатое?

Всё дошло до того, что, не смотря на выходные, я решила уйти на работу, а затем в лес, чтобы не оставаться под одной крышей с тем, кто непрерывно, молча наблюдал за моими передвижениями по дому. Единственное место, где меня не было видно из его “клетки”, за исключением ванной, была кухня, на которой я начала проводить основное количество своего времени. Однако жуткое чувство присутствия в доме живой души, которую я обоснованно считала агрессором, заставляло меня дергаться даже вне зоны своей досягаемости. Мне казалось, что он меня видит отовсюду и везде, из-за чего по моей спине часто пробегали холодные мурашки. Иногда я задумывалась над тем, что, по факту, я держу живого человека взаперти, но нотки страха снова умоляли мой здравый смысл заткнуться, шантажируя меня тем, что если я расскажу об “этом” кому-нибудь из посторонних – узника сразу же выпустят, и он, рано или поздно, может совершить очередную попытку прикончить меня, и никто не даст мне гарантии на то, что в следующий раз у него снова ничего не выйдет. И почему-то я была уверена в том, что он обязательно предпримет очередную попытку лишить меня жизни, словно я ему навредила более, чем смогла бы навредить за всю свою жизнь кому бы то ни было.