– Мы, конечно, всмятку, но масса эшелона у нас – ого-го! Разметал бы их километра на два. Может быть, конечно, и меньше, но разметал. У нас железо, слышь, как чухает? Зверское железо! Вас бы двоих, естественно, тоже бы не нашли: прыгай не прыгай – все один кал…

Потом он начал рассказывать про всякие аварии, и я понял, что парень решил повыпендриваться, дескать, глядите, шланги, какая у меня героическая профессия, прямо-таки трагическо-героическая. В общем, тоскливый парень, и мне пришлось сказать ему со вздохом, что мы вот с Ванюшей в свое время в Афгане на «ползе брюхали». Он не понял, я ему еще раз таки дословно повторил, и, конечно, он подумал, что мы блатные.

Через два часа эшелон, слава богу, остановился на том самом месте, где мы на него залезли. Перед расставанием машинист выдал нам военную тайну, сообщив, что башни отправляют в Бантустаны. Но нам надо было в Приднестровье, а сначала в Одессу.

В Одессе тоже было слякотно, но уже теплей. Я показал Ванюше Дерибасовскую, Потемкинскую лестницу и Дюка Ришелье, про которого мой дорогой Корытов спросил:

– Это тот самый, кого три мушкетера шпагами проткнули?

Я сказал, что это другой, но Ваня, похоже, не поверил. Чтобы скоротать время и заодно поднять общеобразовательный и культурный уровень моего подопечного, я предложил сходить в оперный театр. Ваня мучительно согласился. Как я и предполагал, роскошь и внутреннее убранство театра не произвели на Корытова никакого впечатления. Но как он рыдал на представлении! Опера была про украинскую сельскую дивчину, которую соблазнил и покинул русский офицерик-корнет. О противозачаточных средствах, конечно, ни черта не слышала – родила ребенка. Родители-изверги, ясное дело, поперли ее из дому… Она – в воду. Утопилась… Вроде бы все правильно, но мне, как бывшему русскому офицеру, все же обидно: почему великому украинскому поэту соблазнителем-налетчиком надо было делать обязательно русского офицера, как будто в родном селе недостаточно было своих удальцов. Ваня истекал слезками, он не был русским офицером, а мне хотелось крикнуть словами другого классика: «Очень своевременная вещь!» Только не подумайте, что я такой заполитизированный, и девушку мне было жалко опозоренную, хотя она, конечно, дура. Ей потом после спектакля кучу цветов понабросали. А офицер-москаль так и не вышел, наверное, побоялся, что морду набьют.

Наутро, переночевав в военной гостинице, мы отправились в Приднестровье. Поезда туда не ходили, потому что местные женщины своими телами накрыли рельсы, и с тех пор железнодорожники не рисковали. Автобусы ходили не всегда. Работали всякие частные ребята, порядком приблатненные и на вид весьма крутые. Но нам было по фигу. Сговорились с одним фиксатым на двести рублей.

Ехали довольно долго, а все из-за того, что через каждые десять-пятнадцать километров нас останавливали и проверяли. И чем дальше – тем чаще. В конце концов фиксатый остановился и сказал, что дальше не поедет, потому что опасно. После долгой паузы он пояснил, что мог бы, конечно, рискнуть. Я тоже выдержал паузу и очень спокойно тогда заметил, что он уже рискует.

– Надо бы добавить, – стал объяснять он, будто мы были неразумные дети.

И тогда я дал ему в челюсть и сказал, что если надо, то могу добавить еще. Но водитель все сразу понял, пробурчал «черт с вами», и в конце концов мы приехали в славный город Тирасполь – город жизнерадостных мужиков, веселеньких длинноногих девочек (что, черт побери, сразу бросается назойливо в глаза), солнечных улиц в пыльной зелени, молдавского и всякого прочего вина, город, где мы сразу подумали, что здесь мирно живут русские, украинцы, молдаване, евреи, цыгане, немцы, белорусы, венгры, и никому не должно быть никакого дела до того, какого цвета у тебя нос, размера уши и кто ты вообще по паспорту.