- Да? – всмотрелся в её лицо.

Меланхолично-скучающее выражение красноречиво говорило о том, что шуткой её слова не являлись.

- Да, - кивнула она плавно. – А теперь жри.

В губы мягко, но настойчиво уперлась вилка с яичницей.

- Ложечку за маму, - давила блондинка. – Не хочешь ложечку в рот, будет ножичек в печень. Жуй.

Отвернулся. Хрена с два я стану жрать с ее руки, да еще и в толчке.

- Не отравлено, - сказала девчонка и в качестве доказательства съела то, что было на вилке. – Хотя, повар из меня не очень, так что вполне возможно, что нам с тобой минут через сорок придётся драться за унитаз. Точно не будешь кушать?

Кушать?! Она приставила к моей башке ствол, затем упаковала в багажник, а сейчас удерживает в заложниках на стуле в толчке и говорит милым голоском такое уютно-бытовое слова – «кушать»? И плевать, что я сам позволил ей, всё это с собой сделать, но играть после всего случившегося заботливую хозяюшка – верх лицемерия и психической нестабильности.

- Ты реально считаешь нормальным - кормить своего пленника? – спросил я у блондинки, которая как ни в чем не бывало ела.

- А как я должна себя с тобой вести? – резко вскинула она голову и посмотрела прямо в глаза. Тон её оказался неожиданно холодным. – Раз в три дня поить водой из унитаза? Или, может, паяльник тебе в жопу вставить? Как? Это только ты и подобные тебе уроды можете издеваться над беззащитным человеком, который не в силах оказать никакого сопротивления. Глумиться, насмехаться, втаптывать лицом в грязь и находить это забавным. Хочешь так?

Её трясло. Голубые глаза приглушенного оттенка вдруг стали яркими и смотрела на меня с такой ненавистью и отвращением, что стало не по себе.

- Тебя когда-то пытали? Издевались? – чуть сощурился я, глядя в ее глаза-блюдца.

- Не твоего ума дело, - бросила она резко. – Ты жрать будешь или нет?

- А если нет? Что тогда придёт на смену стокгольмскому синдрому?

- Тогда… - возвела она взгляд к потолку. Задумавшись, облизала пухлые мягкие губы, сверкнув ровным рядом белых зубов. – Тогда придёт нежный наивный цветок.

- Цветок?

- Угу, - кивнула девчонка и поставила тарелку к себе на колени. Опустила голову, шумно вдохнула и медленно выдохнула. Подняла на меня лицо, от вида которого я растерялся. Крупные слёзы катились по её щекам, нижняя губа дрожала, а в ярких глазах плескался такой страх и отчаяние, что на долю секунды даже мне стало ее жалко. – Эти люди… - начала она говорить, всхлипывая. - …Я не знаю, кто они… Они… Они расстреляли мой дом… А потом, когда поняли, что не убили меня, взяли с собой и увезли куда-то… Они держали меня силой… Наручниками… Издевались… били… Я пережила ужасное…

Чем больше она говорила, тем сильнее текли слезы по ее щекам, и даже я начинал верить всему тому, что она тут несла.

- Как-то так, дедуль, - вздохнула она буднично и утерла слёзы краем футболки. – Как думаешь, кому из нас поверят? М? У меня как раз есть синяки по всему телу, дом разнесен в щепки, даже колотая рана в боку имеется, и плакать я, как видишь, умею отменно. А у тебя что? Всплакнешь?

- Ты точно ебанутая.

- Ну, так что? Стокгольмский синдром – и мы расходимся, или я безупречно отыгрываю свою роль в полиции? – снова поднесла к моим губам вилку с яичницей.

- Есть ещё третий вариант, девочка.

- Какой же, дедуль?

- Я стреляю в твою башку, и моя жизнь налаживается.

- Да? И чем ты будешь в меня стрелять? Харизмой? Обаянием? Сексуальным прищуром? Всё! Стой! Остановись! – застонала она. Раздвинула ноги и прижала пальцы к промежности поверх ткани шортов. – Кажется, ты добился своего. Я теку. Правда, не уверена, что это кровь. Но можешь дождаться месячных, если тебе принципиально видеть мою кровь.