– Вы не помните, как звали ту певицу, из-за которой заварилась вся каша?

– Мнимую любовницу мужа? – спросил я.

– Да.

Я невольно почесал затылок.

– Имя не помню. А фамилия какая-то смешная, казацкая.

В этот момент моя жена начала накрывать на стол.

– Глаша Козорезова? – спросил Лёня, как мне показалось, с некоторым удивлением.

– Похоже.

– Ну и ну!

– Знаете ее?

Андреев печально махнул рукой:

– И не спрашивайте. Появилась она недавно, но сделала фурор. Она… Она необычайная певица. И очень привлекательная женщина. Бриллиант, ценность которого очевидна. О Козорезовой много говорят, но никто не знает, есть ли у нее содержатель. И это только придает ей таинственности и привлекательности. Ведь как наша публика привыкла? Только появляется на сцене очередная красотка, как тут же находится какой-нибудь фрукт, миллионер, промышленник, заводчик или просто богатей, который заваливает ее цветами и подарками, возит по ресторанам, предъявляет друзьям и знакомым. А в данном случае… Ведь ничто так не привлекает, как красота недоступная, не правда ли, Владимир Алексеевич?

Я покосился на Машу.

– Поужинаете с нами, Ленечка? – спросила она, не обращая внимания на раскрасневшегося Андреева. – Правда, разносолов у нас нет, мы постимся.

– Так разве сейчас пост? – удивился Андреев.

– Гиляй решил немного сбросить вес, – улыбнулась ему Маша.

– Гиляй решил! – проворчал я. – Не слушай ее. Это она сама решила уморить меня голодом.

Андреев скептически осмотрел выставленную на стол тертую морковь (без сметаны и сахара!), вареную куриную грудку с отвратительными зелеными шариками брюссельской капусты и два кусочка подсохшего хлеба.

– Боюсь, что объем Владимира Алексеевича, – сказал он осторожно.

– Да что вы! – ответила коварная змея в виде моей супруги. – Это я вам положила. Ему порции полагаются в два раза меньше!

Но Андреев, рассыпавшись в тысяче извинений, по-рачьи задом выполз в прихожую и быстро оделся, заявляя, что только что плотно поужинал и теперь торопится в редакцию.

– Ну, что же, повезло тебе, Гиляй, – иезуитски произнесла Маша. – Не пропадать же добру. Уж потешь себя, ешь все. Но завтра – разгрузочный день. Хорошо? А то уже второй день на диете, но только, как мне кажется, без толку.

– Что ты, Маша, – как можно искреннее сказал я, – намного лучше себя чувствую. В голове – легкость, в конечностях – зуд. И еще, кажется, у меня растут новые зубы вместо выпавших. Очень чешутся – все время хочется что-то жевать.

– Дать бы тебе ложкой по лбу, как в лучших деревенских домах, – сказала Маша, – да ложки жалко, погнется.

– И долго ты меня мучить будешь? – спросил я жену.

– Пока сама не устану, – ответила она.

– И как? Ты еще не устала?

– Нет, – отрезала Маша. – Давай ешь! Или я подумаю, что ты где-то на стороне обедаешь!

Пришлось есть брюссельскую капусту. И даже воспоминания о прекрасной селянке и нежном зайчике в сметане не смогли перебить ее ужасного вкуса.

Покончив с брюссельской экзекуцией, я снова ушел в кабинет, думая, что же это за певица – Глаша Козорезова, что из-за нее гибнут семьи, а судебный репортер Ленечка Андреев печально машет рукой и философствует. Потом я встал перед книжным шкафом и вынул тот том Брокгауза и Ефрона, в котором была статья о Сократе. Сев в кресло, я начал читать: «Несмотря на то, что Сократ является лицом вполне типичным и, по-видимому, точно охарактеризованным, воззрения на него, его жизнь и учение отличаются большим разнообразием»… Ну, подумал я, типичным-то его назвать трудно – видал я голову Сократа из гипса в лавках у Китайгородской стены.