Точно, точно, точно.

Его блестящая Audi Q8, на которой он поедет с его блистательной девушкой в свою блистательную жизнь.

На этот вопрос я ответила средним пальцем, воспользовавшись тем, что все вокруг нас говорили о случившемся с парнем, который подавился соломинкой, а значит, ничего бы не заметили.

Ответ был не самым элегантным, но принес мне невероятное удовлетворение.

В тот вечер я готова была разрыдаться.

Я старалась не зацикливаться на жалости к себе, но некоторые дни выдаются тяжелее других.

Мой сын очень хотел новую игру «Ассассин Крид», но я не могла нам этого позволить. Хуже всего было то, что он даже не попросил ее у меня.

Я узнала об этом от матери, когда разговаривала с ней по телефону, возвращаясь домой с работы, рывками передвигаясь на своей Honda Odyssey, словно эта машина была пьяной девушкой из женского общества, только что ушедшей с шумной вечеринки.

Очевидно, Мишка предложил подстричь маме газон за наличные, чтобы купить себе игру.

«Я бы купила ее не задумываясь, милая, но эти игры очень жестокие, и я не уверена, что ему стоит в них играть».

Бесполезно было объяснять ей, что это сизифов труд – заставить Мишку не играть в видеоигры. Он и его друзья постоянно проводят так время. Это норма.

В то же время я чувствовала себя удручающе плохой матерью. Настоящей неудачницей. Я даже не могла купить сыну видеоигру.

Может быть, Габриэлла была права.

Может, мне нужно было заткнуться, сказать, что ее бургер органический, и терпеть иногда оскорбления за хорошие, весомые чаевые.

Я толкнула дверь в обветшалый одноэтажный дом. Внешняя отделка была бледно-голубой. Мы с Мишкой сами все покрасили, чтобы сбить часть арендной платы, которую запросил хозяин. Внутреннее убранство в основном состояло из мебели, доставшейся от друзей и родственников.

Но все было нашим, и мы гордились этим.

Я скинула каблуки у двери и бросила куртку и сумочку на комод, чувствуя себя измотанной и замученной.

Замученной тем, что не могу позволить себе вещи, которые хочет мой сын.

Прыщавыми, грубыми подростками, которые щипали меня за задницу на работе.

Габриэллой, с ее стройными ногами и легкой жизнью с дорогими контрактами.

И доктором Крузом Костелло, который, казалось, был одержим ненавистью ко мне.

Мне действительно нужно было уехать из этого города, и я собиралась сделать это, как только Мишка закончит школу.

– Мишка? Ты здесь? – позвала его я.

На кухне раздался звон кастрюль и посуды, который становился все громче по мере того, как я пробиралась через темную маленькую гостиную.

– Мам? Я приготовил пасту. Извини, меня завалили домашкой, и я забыл достать курицу из морозильника.

Я вошла на кухню и крепко обняла сына. Отступив на шаг, я оглядела его лицо, прежде чем погладить бархатистые мочки ушей и поцеловать в лоб, чего он не любил, но, тем не менее, позволял мне делать.

В свои тринадцать лет Мишка уже был на голову выше меня. Неудивительно, ведь он пошел в своего отца, который в школе был тайт-эндом[10], ростом шесть фунтов три дюйма[11].

Наверное, это должно было меня расстраивать.

Мишка, можно сказать, взял мою матку напрокат, а в итоге вырос вылитым Робертом Гассманом. Те же растрепанные каштановые волосы, лукавые изумрудные глаза с золотыми прожилками, глубокие ямочки, которые проступали даже при разговоре, и слегка крючковатый нос.

Да, должно было расстраивать, но это не так.

Мишка рос настолько самодостаточным человеком, что Роб казался лишь бледной копией, словно старое письмо, написанное карандашом, слова в котором выцвели от времени и стали почти неразличимы.