Полы его плаща хлопали на ветру. Это придавало Себастьяну зловещий вид. И все же он так чертовски красив, что дыхание перехватывает. Влечение к нему, которое росло с каждой новой встречей, до добра не доведет. Конечно, все это связано с прежней детской любовью, но…

Она подошла и встала рядом, хотя не решилась прерывать его размышления, судя по лицу, весьма мрачные. Поэтому она удивилась, когда он вдруг сказал:

– Генри Рейвен[2].

– Прошу прощения?

– Под этим именем я буду жить в вашем доме, – пояснил он.

– Простите, – засмеялась она, – но на Генри вы никак не похожи. Не могли бы вы подобрать нечто более подходящее?

– Что именно? Блэк Барт?

Маргарет снова фыркнула, что побудило его добавить:

– Вы прекрасно знаете, что Генри – одно из самых благородных имен.

– Для короля. Ну хорошо, Генри, если вы настаиваете. Я сообщу Оливеру и Эдне. Кстати, я уже предупредила их, что мы можем оказаться супругами.

– Надеюсь, они безропотно приняли эту новость, – сухо бросил он.

Маргарет закатила глаза.

– Честно признаться, Эдна очень расстроилась. Но я убедила ее, что все это ради доброго дела и, кроме того, еще ничего не решено.

– Да, если я узнаю все необходимое, прежде чем кто-то пронюхает о моем возвращении, от вас ничего не потребуется.

– Достаточно справедливо.

Они пришвартовались еще до полудня, и пассажиры сошли на берег. Вслед за ними свели лошадей и спустили карету. Мерин Джона, как всегда, вел себя смирно. Жеребец Себастьяна нервничал, но, оказавшись на твердой почве, скоро успокоился.

А вот Себастьяну было не по себе. Меланхолия овладела им в тот момент, когда он ступил на английскую землю. Господи, он тосковал по родине куда больше, чем ему казалось. Горечь, с которой он жил, запрятанная так глубоко, что стала частью души, поднялась в горле черной желчью, душа эмоции.

Ему не стоило уезжать. Вовсе не обязательно было скрываться в Европе только потому, что отец лишил его наследства и велел убираться из Англии. Он уже ослушался отца, когда дрался на дуэли. Грехом больше, грехом меньше…

Но угрызения совести чудовищно его терзали и не унялись даже после стольких лет, пожирая разум и сердце так же яростно, как много лет назад.

Маргарет любила свой дом. Три этажа, выстроенные из белого дуба и окруженные цветами – ее цветами. Она собственноручно посадила все до одного и каждую весну нетерпеливо ждала, когда проклюнутся ростки.

Хотя Эджвуд был великолепным поместьем и Маргарет предлагали постоянно там жить, но она соглашалась изредка бывать там только из любви к Дугласу и Эбигайл Таунсенд и, вне всякого сомнения, предпочитала собственный дом. Здесь жили ее слуги. Здесь творилась история семьи. И по красоте дом вполне мог поспорить с Эджвудом.

Господи, как хорошо оказаться здесь! И слуги по ней соскучились. Почти все подбежали к двери, чтобы встретить хозяйку. Кухарка Гасси даже расплакалась.

– Наконец-то не буду чувствовать себя виноватой за то, что самые лучшие блюда поедаются в ваше отсутствие, – всхлипывала она. – Вас слишком долго не было, леди Маргарет.

– Пришлось переделать много дел, – пояснила Маргарет. – Надеюсь, бутылки с вином благополучно прибыли?

– Совершенно верно. Я даже открою сегодня бутылку, чтобы отпраздновать ваше возвращение.

Едва Гасси успела войти в дом, как примчавшийся конюх радостно воскликнул:

– Слава Богу, миледи! Теперь ваша дикая зверюга снова станет вести себя как полагается.

Маргарет весело усмехнулась. Конюх привык величать ее кобылу не иначе как зверюгой. Непонятно, почему Сладкоежка была такой же милой, как ее кличка… в присутствии Маргарет.