Семья Лауры, включая мальчика лет восьми-девяти, выложила вокруг костра еловые и сосновые поленья – эти сорта дерева были выбраны из-за интенсивности горения. Муж Лауры и ее сын стояли с факелами по обе стороны от погребального холма. Как только солнце появилось над горизонтом, им подали сигнал, и они одновременно подошли, чтобы зажечь пламя.
Когда тело Лауры вспыхнуло, белый дым заструился маленькими циклонами, закручивающимися кверху и исчезающими в утреннем небе.
Запах напомнил мне строки Эдварда Эбби:
Огонь. Запах горящего можжевельника – это сладчайшие духи на свете, как мне кажется; сомневаюсь, что курильницы дантового рая могли бы сравниться с ним. Один глоток можжевелового дыма, словно аромат полыни после дождя, рождает такое же волшебное чувство, как музыка, пространство и свет, ясность и необычайная пронзительность американского Запада. Пусть можжевельник горит долго!
Несколько минут спустя дымовые вихри рассеялись, и на их месте осталось плясать пылающее красное пламя. Огонь набрал силу и достигал уже двух метров в высоту. Скорбящие – все сто тридцать человек – молча стояли вокруг костра. Был слышен только треск горящего дерева, словно воспоминания Лауры одно за другим растворялись в эфире.
Обряд кремации, такой, как я сейчас описала, существует уже десятки тысяч лет. Древние греки, римляне и индийцы были самыми известными среди тех, кто использовал скромные возможности огня для уничтожения плоти и освобождения души. Но сам обряд кремации возник гораздо раньше.
В конце 1960-х годов в австралийской глубинке один молодой геолог раскопал скелет кремированной взрослой женщины. Он определил, что костям около двадцати тысяч лет. Дальнейшие исследования увеличили их возраст до сорока двух тысяч лет, то есть эта женщина жила задолго до того, как двадцать две тысячи лет назад Австралию населили коренные жители. Ее жизнь прошла среди зеленых ландшафтов, населенных гигантскими животными (кенгуру, вомбатами и другими грызунами непривычного нам размера). Она питалась рыбой, зерновыми и яйцами громадных эму. Когда эта женщина, теперь известная как леди Мунго, умерла, соплеменники ее кремировали, после чего раздробили и снова сожгли кости. Перед похоронами их покрыли ритуальной охрой, и так они и пролежали в земле все эти сорок две тысячи лет.
Кстати об Австралии (это отступление окупится сполна, обещаю вам): через десять минут после начала кремации Лауры одна женщина подняла диджериду (музыкальный инструмент австралийских аборигенов, бамбуковая труба) и подала сигнал джентльмену с деревянной флейтой, чтобы он присоединялся к ней.
Я собралась с духом. Диджериду – довольно нелепый музыкальный инструмент для американских похорон. Но сочетание всепоглощающего жужжания диджериду и стенаний флейты захватило, успокоило людей, и они еще глубже погрузились в созерцание огня.
Так все и шло: еще один небольшой американский городок, еще одно скорбящее общество вокруг погребального костра. За исключением очевидного «но»: погребальный костер в Крестоуне – единственный публичный крематорий в Америке и во всем западном мире. (Если не считать погребального костра в горном центре Шамбалы, буддистском месте для уединений в северном Колорадо.)
Кремации в Крестоуне не всегда предполагали такое смешение ритуалов. Когда-то, задолго до торжественных процессий на рассвете, диджериду и организованной раздачи можжевеловых веток, были только Стефания, Пауль и их портативный погребальный костер.
– Мы всегда были неотделимы от погребального костра, – как бы между прочим бросила Стефания Гейнс. Она говорила о себе как об увлеченной буддистке. – Я сильный Овен, – добавила она, – тройной Овен – в Солнце, Луне и асценденте.