И все же их глаза молили.

Теперь я постиг. Чего они хотят от меня? Дураки, излучающие страх так, что на них смотреть невозможно. Чего они хотят? А я отвечу. Они ждут от меня жалости.

Они, понимаешь ли, знают, как скуден запас монеток в кошельке их ума. Знают, что мозгов им не хватает и что это – проклятие всей их жизни. Они сражались и лягались с самого рождения. Нет, не смотри так на меня, ты остро и тонко мыслишь и слишком быстро раздаешь свое сострадание, скрывая веру в собственное превосходство. Я не отрицаю твой ум, я сомневаюсь в твоем сострадании.

Они ждали от меня жалости. И получили. Я – бог, который отвечает на молитвы; можешь ты или какой-то другой бог заявить то же самое? Посмотри, как я изменился. Моя боль, которой я держался так себялюбиво, теперь торчит, как сломанная рука. Мы соприкасаемся в понимании, мы вздрагиваем от прикосновения. Теперь я один с ними со всеми.

Ты удивляешь меня. Я не считал сочувствие чем-то стоящим. Как оценить сострадание? Сколько столбиков монет уравняют чашки весов? Мой слуга когда-то мечтал о богатстве. О закопанных в холмах сокровищах. И сидел на сухих ногах посреди улицы, приставая к прохожим. И посмотри на меня: переломан так, что двигаться не могу, и ветер без устали хлопает пологом палатки. Мы с моим слугой больше не желаем просить милостыню. Хотите моей жалости? Получите. Даром.

Нужно ли рассказывать тебе о моей боли? Я вижу ответ в твоих глазах.

Это моя последняя игра, ты ведь понимаешь. Последняя. И если я проиграю…

Прекрасно. Тут нет никакого секрета. Я скоплю яд. В громе моей боли, да. Где же еще?

Смерть? А с каких пор смерть – проигрыш?

Прости за кашель. Я хотел рассмеяться. Ступай теперь, вырви обещания у этих выскочек.

В этом и состоит вера. Жалость к нашим душам. Спроси моего слугу – он подтвердит. Бог смотрит в твои глаза и ежится.

Три дракона закованы за свои грехи. Подумав об этом, Котильон вздохнул с неожиданной печалью. Он стоял в двадцати шагах от них, по щиколотки в мягком пепле. Котильон подумал, что взошедший не так далек от всего мирского, как хотелось бы. Дыхание перехватило, словно что-то сдавило горло. Плечи заныли, в голове застучал тяжелый молот. Котильон не мог отвести глаз от плененного Элейнта, изможденного и смертельного, лежащего среди наносов пыли и кажущегося таким… смертным. Бездна подери, как я устал.

Рядом прошел Идущий по Граням, тихий и прозрачный.

– Кости, и больше ничего, – пробормотал Котильон.

– Не обманывайся, – предупредил Идущий по Граням. – Плоть и кожа – всего лишь одеяние. Хоть изношенное, хоть сброшенное. Видишь цепи? Они проверены. Головы поднимаются… аромат свободы.

– Что ты чувствовал, Идущий по Граням, когда все разваливалось на куски у тебя в руках? И неудача вставала стеной огня? – Он повернулся к призраку. – Эти лохмотья, если подумать, выглядят обжигающе. Ты помнишь, в какой миг потерял все? Мир ответил эхом на твой вой?

– Если ты пытаешься меня уколоть, Котильон…

– Нет, ни в коем случае. Прости.

– Однако если ты этого боишься…

– Это не страх. Вовсе нет. Это мое оружие.

Идущий по Граням будто содрогнулся; или просто движение пепла под сгнившими мокасинами заставило его качнуться и потерять на миг равновесие. Успокоившись, Старший бог уперся в Котильона взглядом темных высохших глаз.

– Ты, Покровитель убийц, никакой не целитель.

Нет. Избавьте меня от беспокойства, прошу. Через аккуратный надрез выньте все, что болит, и оставьте меня исцеленным. Нас мучает неизвестность, но и знание может быть ядовитым. А дрейфовать между тем и этим ничуть не лучше.