Сумерки сгущались, и ожидание стало нестерпимо. Теперь каждый отзвук задорного девичьего смеха отзывался в душе Светловоя, в каждую жилку бросал горячую дрожь. Не в силах сдержать нетерпения, он вертел головой, оглядывался на каждый светлый девичий силуэт, пробегающий мимо; ему все казалось, что он может не заметить Белосветы, пропустить, опоздать, навек потерять свое счастье. Каждый выкрик, казалось, звал именно его, но все это было не то.

Его отроки уже давно бегали с девушками, прыгали в хороводах, играли в горелки. Звали и его, но он отказывался, боясь увлечься и пропустить ее.

пели где-то рядом, и в ушах у Светловоя отдавалось: «Поди, поди, поди…» Дразнящие голоса девушек раскатывались с хрустальным звоном по близкому березняку, и белые березы из мягких сумерек подхватывали призыв десятком чарующих голосов.

И их слышал не один Светловой: парни и девушки с веселым испугом и любопытством оглядывались на рощу. Светлые берегини, дочери Дажьбога, пришли на землю, привлеченные песнями и жертвами. С ними придут и долгожданное тепло, и долгие солнечные дни, и дожди, необходимые для роста и цветения всему живому.

Из прозрачной тьмы рядом со Светловоем выскочила легкая и стройная девичья фигура, положила ему на голову душистый венок, пышный, но уже немного обтрепанный за вечер. Светловой не столько узнал, сколько угадал Светлаву. Вскинув голову, он сдвинул венок повыше на лоб, чтобы не мешал смотреть, а девушка уже бежала прочь от него, призывая догонять и вернуть венок. Вскочив, Светловой побежал за девушкой, провожаемый веселыми криками и девичьими визгами. Если княжеский сын останется грустить один, то какое же веселье всему роду речевинскому?

Светлава летела над темной травой, казалось, даже не перебирая ногами, иногда оглядывалась и смеялась. Мимо них мелькнули первые белые стволы, березовая ветка мягко хлестнула Светловоя по лицу. Они оказались в Ладиной роще. Светлава бежала к вершине, к святилищу, княжич следовал за ней по склону холма все выше, выше, и у него захватывало дух, словно они поднимались прямо в воздух. Легкая девичья тень впереди казалась то ближе, позволяя Светловою приблизиться к себе, то снова отдалялась, смех ее звенел по березняку, как голос хрустальной росы. Она то пряталась за стволами берез, почти сливаясь с ними в своей белой рубахе, то снова показываясь, дразня Светловоя смехом и маня все дальше за собой.

Впереди мелькнул светлым пятном белый валун ограды святилища, похожий на лежащего быка. Светловой едва не потерял девушку из виду, едва успел заметить, что она бросилась к валуну, прижалась к нему, на мгновенье слилась с его гладким боком. Он устремился за ней, уже протянул руки, и вдруг она повернулась и оперлась спиной о камень.

Слегка задыхаясь, не столько от бега, сколько от волнения, Светловой приблизился к ней, снял с головы венок и, держа на ладонях, подал его девушке. При этом нужно было что-то сказать, потребовать поцелуя для выкупа, но Светловой не мог собраться с мыслями.

Девушка подняла лицо ему навстречу, и Светловой охнул. Вместо Светлавы на него смотрела Белосвета. Несмотря на густые сумерки, он отчетливо видел каждую черточку ее прекрасного лица – оно само излучало свет. Светловой застыл, оглушенный счастьем, придавленный им, как болью или огнем, сердце его готово было разорваться, не в силах вместить этого счастья – просто стоять возле нее и смотреть ей в лицо.

– Спасибо тебе за венок, – мягко сказала Белосвета и взяла венок у него из рук.