– Спасибо тебе, княжич! – разом повеселев, задорно поблагодарила она. Каждая веснушка на ее лице, казалось, смеялась сама по себе, в улыбке ее было столько веселья, что Светловой невольно улыбался тоже. – Лучше подарка мне никакой князь не сделал бы! Коли еще с кем биться надумаете – присылайте за мной, я помогу!

– Молчи, бесстыжая! – разом накинулись на нее и Варовит, и Гладина, и еще кто-то из стоявших вокруг родичей. – Язык придержи – накличешь беды!

Заливаясь счастливым смехом, Смеяна прижала руку к ожерелью на груди и бросилась вон из ворот. Когда Светловой с отроками выехали следом, ее уже нигде не было видно. Зажав в кулаке ожерелье, она крепко прижималась к березе, обняв белый мягко-шероховатый ствол, как плечи сестры. Желтыми глазами лесовицы Смеяна смотрела из гущи ветвей на удалявшуюся дружину, губы ее старались улыбаться, а брови дрожали, как от усилия сдержать слезы. И в эти мгновения ей казалось, что она остается совсем одна в глухом лесу, покинутая светлым весенним божеством.

А береза качала над ее головой широкими зелеными крыльями, как будто сама богиня Лада ласково гладила по волосам дочь человеческого рода, и в мягком шелесте листвы таилось обещание будущей радости сердцу, которое умеет любить.

За обратную дорогу у Светловоя нашлось время опомниться и поразмыслить. Порой ему вспоминалась сияющая розовыми лучами красота Белосветы, но ее черты почти растаяли в памяти, взору представлялось только чистое облако радужного света. Зато хорошо ему помнилось лицо Смеяны, ее вздернутый нос с россыпью веснушек, желтые глаза, то мечущие искры задора, то полные горячего сердечного сочувствия. Он тосковал по обеим сразу и сам себя не понимал. Ни разу за восемнадцать с половиной лет ему не приходилось переживать такой бури в душе. Его как будто разрывало пополам: тянуло к недостижимой, небывалой, чистой мечте и в то же время влекло к живому и горячему человеческому счастью, яркий свет которого он видел в глазах Смеяны.

Светловой гнал от себя образы Белосветы и Смеяны, и на память ему приходили смолятинские гости, две битвы с дрёмичами. Хороша пшеничка во поле стояла, а до овина одна солома дошла! Чем больше он вспоминал о произошедшем на реке, тем больше проникался уверенностью, что все это неспроста – и торговые гости необычные, и лиходеи напали на них не случайно. И голубоглазого старшину смолятичей он несомненно где-то видел, и тогда тот вовсе не был купцом. Неумно было упускать глиногорцев из вида, но Светловой сообразил это только сейчас. «Видно, крепко меня тот козлиномордый приложил! – с досадой думал он. – Совсем соображать перестал. Еще и не то примерещилось бы!» Мысли путались, впечатления мешались. В эти дни Светловой с необычайной силой ощутил красоту земного мира, но и впервые в своем сердце узнал жгучее негодование против зла, пятнающего кровью цветущий лик земли. Метание чувств обессилило Светловоя, так что к концу второго дня обратного пути ему уже казалось, что он пробыл в походе не пять дней, а целый год.

Нечего было и думать догнать смолятичей, опередивших дружину на целый день, и Светловой увидел знакомые ладьи только у славенской пристани, где останавливались неподалеку от Велесова святилища все торговые обозы. На княжьем дворе Светловой не успел сойти с коня, как навстречу ему выбежала мать. К сорока годам княгиня постарела, сходство Светловоя с ней стало меньше, чем было в детстве, но он по-прежнему любил ее больше всех на свете. Завидев ее встревоженное лицо, Светловой почувствовал острый укол тревоги и торопливо бросился к ней на крыльцо.