— Если честно, я шел за тобой от самой околицы. Ладно. Прости, что помешал! — Он собирается встать и уйти, и я тут же вскрикиваю:

— Останься!

Сорока удивленно поднимает бровь и прищуривается. Повисает неловкая тишина. Он мучительно раздумывает над чем-то, а я густо краснею.

Что я делаю? Вцепилась в парня: гружу его, изливаю душу, навязываюсь, отвлекаю… У него полно и своих проблем — это видно, но он тратит время на общение со мной.

— На самом деле… — пищу я, прочищаю горло и продолжаю увереннее, — я думала. Много думала над твоими словами. И я хочу рассказать тебе о причине, приведшей меня сюда.

Он ложится на траву и смотрит в полинявшее к вечеру небо:

— Валяй!

Бросаю взгляд на его упрямый подбородок, на грудь, обтянутую белой трикотажной тканью, на вены, проступающие на руках и несущие кровь к запястьям и длинным пальцам.

Страшная ассоциация взрывается в голове, в глазах на миг темнеет, я отшатываюсь и часто моргаю.

Негоже пялиться на людей. Тем более мне — запутавшейся, искалеченной дуре.

— Ну? — напоминает Сорока, и я собираюсь с мыслями.

— Речь пойдет о том парне. О Паше. — Мне тяжело произносить вслух то, что я запрещала себе даже обдумывать, но я намеренно выворачиваюсь перед Сорокой. — Я, он и сестра были лучшими друзьями. До тех пор пока я не призналась ему в любви, а он не ответил, что чувства давно взаимны. Наш роман был коротким, но бурным. Наверное, мое состояние тогда действительно походило на то, о чем говорил ты: я летала по воздуху, ничего не соображала, мир сиял, и только Паша был нужен мне двадцать четыре на семь… И это было ужасно.

— Да неужели? — с сарказмом уточняет Сорока, поворачивается на бок и подпирает ладонью щеку. Сквозь его резкие черты проступает раздражение, и я убеждаю:

— Это так! Если бы не наша бездумная интрижка, сестра была бы жива. Если бы не желания, которые я не смогла побороть, все было бы хорошо! Стася… она ничего не знала о нас. Перед ее возвращением я умоляла Пашу держать язык за зубами. Он не хотел этого делать, и мы поссорились. Сильно. В истерике я даже врезала ему… Почему? — опережаю я назревший у Сороки вопрос и выплевываю обжигающие слова, — да потому, что я видела, как сестра всегда смотрела на него. Я видела, как он смотрел на нее. Она была красивее, талантливее, искреннее и чище меня. Она была лучше меня во всем! Они лучше ладили и больше подходили друг другу!.. Я родилась раньше на двадцать минут и с ясельной группы детского сада защищала Стасю от обидчиков, дралась за нее и стояла горой. А потом я так запросто предала ее — воспользовалась отъездом и впервые в жизни перетянула одеяло на себя. И мысль держать наш роман с Пашей в тайне возникла только потому, что я боялась. Боялась, что она щелкнет пальцами и он забудет обо мне. Ну и кто я после этого, а?..

Сорока проводит ладонью по челке и снова ложится на траву. Я не могу определить, слушает ли он меня, но остановиться не могу тоже.

— Я, Паша и Стася продолжили тусоваться втроем, почти как раньше. С той лишь разницей, что двое из нас лапали и щипали друг друга, целовались и дебильно хихикали, когда третья отворачивалась или выходила из комнаты. Мы обманывали, избегали, врали, краснели… Паша больше не заикался о любви: кажется, он так и не простил мне тот скандал, а я начала ненавидеть сестру. Она мешала, не давала уединиться, постоянно таскалась за нами, и меня бесили ее прозрачные, наивные удивленные глаза. Я огрызалась, игнорила ее, обижала, и Стася не понимала, за что я поступаю с ней так… Все это время Паша не оставлял меня в покое — донимал сообщениями, зажимал в углах. Закончилось лето, а осенью дошло до того, что… — Я давлюсь и глотаю горький скользкий ком, выросший в горле. — Мы нашли выход. В колледже Паша сбрасывал мне сообщение, когда выходил в коридор, я тоже отпрашивалась с занятий… Мы бежали в пустую аудиторию или туалет и… В общем, все это было довольно грязно.