Григорий нахмурился. Что-то не то творилось у него в последнее время с чувствами. Иногда казалось, что никаких чувств и не осталось вовсе, а иногда накатывало так, что аж челюсть сводило. В случае с Лидой это была горячая, щекотная волна, а вот сейчас накрыло ледяной. Как будто попал он из весны в лютую зиму, а из одежды на нем ничего, кроме ярости.

– Ждите здесь, я сейчас, – прошептал он едва слышно.

Сева уже было дернулся следом, но Влас предупреждающе положил руку ему на плечо, поверх его взъерошенной макушки посмотрел на Григория. Он кивнул в ответ, мол, так надо, товарищ командир.

Больше его никто останавливать не стал. Перед тем, как выйти из укрытия, Григорий разулся, приткнул сапоги между корнями. Подозревал, что и в сапогах смог бы ходить бесшумно, но рисковать не стал. Не время сейчас для риска, нужно узнать, какой черт принес этого гада в овраги.

Гада Григорий нагнал быстро. Собственно, и нагонять особо не пришлось, потому что мимо оврага тот не прошел, остановился, огляделся по сторонам и начал спускаться вниз. На плече его Григорий заприметил армейский вещмешок, на манер того, что был у Власа. Вещмешок болтался тряпкой, значит был пуст.

Он спустился вслед за эсэсовцем в овраг. Сначала таился, дышать боялся, а потом отдался потоку, который все чаще и чаще подхватывал его на свои крылья, вел, подсказывал, как действовать. И получалось хорошо. Быстро, ловко, бесшумно. Точно так же, как ночью в госпитале. Без свидетелей отдаваться этому странному потоку было проще, не приходилось даже задумываться, что нужно сделать в следующую секунду. Или долю секунды. В потоке время как-то неестественно замедлялось. Григорий отчетливо видел мельчайшие детали, просчитывал траектории, практически предугадывал события. Вот и сейчас он уже знал, что увидит. Знал, но все равно удивился.

Эсэсовец методично и неспешно обыскивал дно оврага, находил и запихивал в рюкзак бренные останки Клауса фон Клейста и даже тряпье, которое некогда служило ему одеждой. Нашел все, кроме черепушки. И немудрено, черепушка теперь – охотничий трофей Власа.

Григорий был достаточно близко, чтобы видеть, как на лице эсэсовца появилась гримаса сначала раздражения, а потом едва ли не отчаяния. В досаде он сорвал с переносицы свои очочки, раздавил каблуком сапога хрупкое стекло, словно это именно они мешали ему отыскать пропажу.

Григорий не спешил, наблюдал, присматривался. В подхватившем его потоке и мысли делались острыми, как бритва. Острыми, ясными, логичными. Наверное, если бы не поток, Григорий бы не удержался, подкрался бы к этому эсэсовскому выродку со спины, похлопал бы по плечу, заглянул в испуганные глаза, а потом свернул бы шею. Голыми руками свернул бы. Ему казалось, что этого хватило бы для того, чтобы Лиду перестали мучить кошмары. Ему хотелось так думать. А еще ему хотелось убивать. Голыми руками вершить правосудие. Если бы не поток, он бы так и сделал, но поток притуплял человеческие чувства и страсти, поток делал его отлаженным механизмом, который мог просчитывать будущее на несколько ходов вперед. Поток заставил его думать…

Никто, будучи в здравом уме, не станет подбирать истлевшие упыриные кости. Влас не в счет, у Власа особенные обстоятельства. А у этого не обстоятельства, а четкий план. Или скорее не план, а задание. Кто мог дать такое задание этому спесивому и надменному офицерику? Только тот, кто выше его по званию. Только тот, кто знает, где и как встретил свою окончательную смерть Клаус. На ум приходило только одно имя. Отто фон Клейст! Старый упырь вернулся в усадьбу и сейчас уничтожает то, что Влас Головин назвал бы уликами. Это тогда, пару недель назад, он испугался и растерялся. Это тогда из-за своего страха начал допускать ошибки и оставлять улики. Но сейчас случилось нечто особенное, нечто такое, что вернуло Отто фон Клейста в Гремучую лощину, что заставило его уничтожать улики и, возможно, свидетелей своего преступления. Нет, не собственными руками! Для этого Отто фон Клейст слишком аристократ. Зачем марать руки, если можно переложить всю грязную работенку на кого-то другого, верного и послушного? Интересно, вот этот гаденыш служит фон Клейсту по зову сердца, или как те бедные девочки в усадьбе, под влиянием морока?