-- Аккуратнее, аккуратнее… Не дай бог, хуже сделаем!

-- Подожди, здесь платье зацепилось…

-- Бертен, поддерживай ей голову.

Кто-то натужно сопел над ухом. А она сама совсем не могла пошевелиться, только ощущала, как ее положили на огромный кусок ткани и сквозь ресницы наблюдала, как ее несли несколько совершенно чужих мужчин. Факел грубо выхватывал из темноты бородатые суровые лица, какую-то диковинную одежду и, что самое странное, несколько всадников на настоящих конях по краям этого шествия. Шли молча, и мерное покачивание очень быстро заставило ее уснуть снова.

Следующее воспоминание было не менее странным. Анна Владимировна очнулась в совершенно незнакомом месте, лежа в огромной кровати и люди, которые стояли и разговаривали рядом, вызвали просто какое-то странное оцепенение. «Удивительный сегодня сон, непонятный, и все никак не кончится…»

-- Тереса, у нас нет выбора!

Говоривший это мужчина был невысок ростом, довольно жирен и одет в нелепый театральный костюм. Черные колготки, обтягивающие толстенькие, чуть кривоватые ноги, и короткие штаны-буфы. Дальше сложная куртка из атласа и бархата, с отделкой золотым галуном, и такие же буфы-фонарики на плечах.

Поверх жакета /или это такой пиджак?/ висела длинная трехрядная золотистая цепь, удерживающая на груди мужчины нелепо-огромный медальон с какой-то картинкой. У медальона была широкая золотая рамка. Прямо блюдце с картинкой, а не кулон. Венчал костюм грандиозный воротник-жернов, отчего круглая голова толстяка казалась лежащей в центре пустого блюда.

Женщина, к которой мужчина обращался, была высока ростом – он едва доставал ей лысоватой макушкой до крупной серьги в мочке уха, дородна и носила очень похожее на его нелепый костюм платье, с такими же рукавами-буфами и юбкой на кринолине. Вместо золотого медальона на груди у нее в пять рядов шли нити огромных перламутровых бусин. Тавие же бусы вились по высокому парику. Сзади и чуть сбоку стоял третий персонаж этой пьесы абсурда. И молча, высоко подняв, держал в руке подсвечник с пятью горящими свечами.

Но самым странным была даже не эта театральная группа в старинных костюмах. Странным был язык, на котором они говорили, и который прекрасно понимала Анна Владимировна. Певучий, чуть даже текущий, совершенно незнакомый.

Она робко потянула на себя одеяло, чувствуя неловкость оттого, что лежит расхристанная, в ночной рубахе перед непонятными чужими людьми. Заметив шевеление, женщина чуть сдвинулась к ней, и Анна с удивлением рассмотрела яркий грим на ее лице.

Физиономия женщины напоминала маску из-за того, что была покрыта толстенным слоем мелово-белой краски. Брови были ярко вычернены высокими дугами, глаза обведены толстыми стрелками сверху и снизу, но самым странным образом были выкрашены губы – три округлых пурпурно-красных мазка совершенно однозначно напомнили грим Красной Королевы из фильма про Алису в стране чудес. Кроме этих трех красных мазков помады, остальная часть губ была покрыта тем же белым тоном, что и все лицо.

-- Очнулась?

Поняв, что это спрашивают ее, Анна Владимировна испытала какой-то завораживающий ужас. Казалось, внутри все сжалось от страха и перехватило дыхание. Особенно пугающим было то, что когда женщина говорила, она очень старалась не двигать лицом – от малейшего движения меловая маска на лице ее начинала трескаться и крошиться.

Женщина повернулась лицом к мужчине и все так же, старательно избегая малейших проявлений мимики, одними губами произнесла:

-- Мы опозорим семью, Фернандес. Жаба даже не способна оценить свалившееся на нее счастье.