И тут распахнулось окно нашей кухни, и мама высунулась наружу:

– Луиза, может, мальчику чая? Я как раз заварила фруктовый. – И посмотрела на парня: – Эрик, что скажете?

– Нет, фрау Линднер, благодарю, мне бы закончить этот кусок, – сказал он и он указал на кусок земли от нас до забора.

Но я возразила:

– Уже не сегодня: у тебя руки в мозолях. – И приказала, неожиданно осмелев: – Пойдем вымоешь руки, а потом наложим повязку. Не хочу, чтобы твой папа подумал, что мы бессердечно тебя эксплуатируем. – И улыбнулась, чтобы сгладить неловкость.

Но Эрик, вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, неожиданно помрачнел. Мне почудилось, что ему не понравилось упоминание мной Девида Тайца... Только вот почему, я так и не поняла.

Однако, за мной он все же пошел и вымыл руки в маленьком гостевом туалете, а потом мама вытащила аптечку и подала ее мне.

– Сама сделай, – шепнула я ей, отталкивая аптечку.

Но мама упрямо дернула головой.

– Сама знаешь, из меня плохой врач, – возразила она. – К тому же, это твой ученик.

– Именно потому, – парировала я, не желая сдаваться, – сделай это вместо меня.

– Не могу, мне сейчас позвонят из аптеки насчет лекарства от аллергии.

Я прищурилась, подозревая обман, и она, не дав мне возможности возразить, направилась вверх по лестнице. Что происходит? Неужели мама считает, что перевязка больного поможет мне примириться с обидой на парня, обозленного на моего сына. Я, в конце концов, не настолько ребенок, чтобы захлебываться в обидах... Тем более, Эрик, возможно, виноват в случившемся меньше, чем я полагала.

5. 5 глава

– Э... присаживайся сюда, – сказала она, указывая на стул.

Я сел. Вот уж не думал, что когда-то увижу училку такой: не женщиной-вамп, возбуждающей воображение одним своим видом, а какой-то домашней, уютной, как старое кресло. И вовсе не потому, что она была старой – Господи упаси! – но в кой-то веке понятной, простой.

Я даже решил, что она почти человек, но тут, как назло, эта Линднер упомянула отца, и волшебство в одночасье развеялось: я понял, она старалась не ради меня, но хотела, так же, как мой отец, выставиться перед ним идеальной. Заботливой, будь оно все неладно!

– Больно? – Она провела по мозоли на правой руке ватным диском, смоченном в чем-то прохладном. Ощущение было приятным, и скрипнул зубами я, ясное дело, совсем не от боли. А она отдернула руку и замерла, глядя с испугом и паникой...

– Перетерплю. Продолжайте...

Она с секунду опять не решалась ко мне прикоснуться – ей в принципе этого не хотелось, я слышал ее препирательства с матерью – но после опять провела по ладони ватным тампоном. Я подумал, что это чертовски приятно... Закрыл бы глаза, если мог, и насладился по полной. И дело было не в пальцах француженки, нет, просто руки гудели от непривычной работы, и любое касание воспринималось нежною лаской.

Тело откликнулось на нее как-то не вовремя...

Я сел ровнее.

Представил, что нахожусь на уроке французского языка и должен сделать доклад по картине. Но проклятые «cartine“, „S'il vous plait“ и «Je vous deteste“ не шли в голову! Я, черт возьми, вообще ненавидел французский. И француженок тоже, как мне казалось до этой минуты...

Но Линднер была не француженкой...

– Я нанесу лечебный бальзам, волдыри лучше не трогать, – сказала она. – Так быстрей заживет.

– Я должен завтра работать.

– Завтра не приходи. – Мы встретились с ней глазами.

Я видел: её так же, как и меня, тяготили связавшие нас обязательства. И подумал, что облегчать ее жизнь не собираюсь, она, в конце концов, сама виновата. Она и сынок ее лжец...