Песня закончилась. Мэгги и Дервуд сели.

Сисси Партон перешла прямиком к «Дружескому увещеванию», однако двойняшки Барли, которые когда-то пели ее очень похоже на сестер Леннон, остались сидеть. Серина, по-видимому, сдалась; она даже не посмотрела в их сторону. Сисси сыграла один куплет, после чего священник встал и сообщил:

– Мы собрались сегодня, чтобы оплакать прискорбную утрату.

Мэгги казалось, что она сейчас просто стечет со скамьи на пол. Устала – до того, что колени подрагивают.

У священника нашлось что рассказать о работе Макса в Отопительном фонде. Однако лично он Макса, похоже, не знал. А может быть, именно в это Макс под конец и обратился – в ходячий деловой костюм с крепким рукопожатием. Мэгги стала думать об Айре. Как он мог сидеть здесь, такой непроницаемый? Он предоставил ей возиться с этой песней в одиночку. Она могла запнуться, сбиться, расплакаться, а он наблюдал бы за ней – спокойно, как будто к нему все это не относится. Почему бы и нет? – сказал бы Айра. Разве он обязан петь слащавую песенку пятидесятых на похоронах наполовину чужого ему человека? И был бы, как обычно, прав. И как обычно, заставил бы Мэгги спасовать перед ним.

Она окончательно решила, что после похорон отправится в избранном ею направлении. В Балтимор она с Айрой ни за что не вернется. Может быть, попросит Дервуда подбросить ее. При мысли о доброте Дервуда Мэгги омыла волна благодарности. Немногие поступили бы, как он. Отзывчивый, симпатичный, мягкий человек, ей следовало понять это с самого начала.

Ведь если бы она согласилась тогда на свидание с Дервудом, то была бы сейчас совершенно другой женщиной. Все дело в сравнении. В сравнении с Айрой она выглядит глупенькой и чувствительной; да и любой бы выглядел. В сравнении с Айрой она слишком много говорит, слишком много смеется и слишком много плачет. Даже ест слишком много! И пьет! Такая неряшливая и жеманная!

Она так старалась не обратиться в свою мать, что взяла да и обратилась в отца.

Священник сел, довольно громко застонав. В нескольких рядах за спиной Мэгги зашелестела ткань, и вперед вышла Шугар Тилгмэн, несшая свою черную соломенную шляпу ровно, будто нагруженный поднос. Стуча каблучками, она приблизилась к Сисси, склонилась к ней, чтобы посовещаться. Они пошептались немного. Потом Шугар выпрямилась и встала у пианино, держа руки в точности так, как требовал руководитель их хора – легко сжатыми на уровне талии, не выше, – и Сисси сыграла первый такт песни, которую Мэгги узнала не сразу. К Серине приблизился распорядитель похорон, она встала, приняла его руку и, потупясь, пошла с ним по проходу.

Шугар запела:

– «Когда я была девчонкой…»

Другой распорядитель предложил согнутую в локте руку дочери Серины – члены семьи один за другим выходили вперед. А Шугар, собравшись с духом, перешла на бравурный припев:

Их выход из церкви напоминал выход зрителей из кинотеатра после дневного сеанса – внезапное потрясение от солнечного света, пения птиц и жизни, что шла без них своим чередом. Серина обнимала Линду. Муж Линды неловко стоял рядом с детьми и выглядел гостем, который ожидает приглашения войти в дом. А по всему церковному двору выпускники пятьдесят шестого года заново знакомились друг с другом. «Это ты?» – спрашивали они. И «Сколько же времени прошло…». И «Поверить не могу». Двойняшки Барли поклялись Мэгги, что она ни капельки не изменилась. Джо Энн Дермотт объявила, что изменились-то все, но исключительно к лучшему. Не странно ли, добавила она, насколько все они моложе, чем были в этом же возрасте их родители? Затем в двери церкви появилась Шугар Тилгмэн, спросившая у всех сразу, какую еще песню она могла, по их мнению, спеть?