Губы стали уже не такими властным и напористыми и я продолжал целовать её самым нежным и чувственным поцелуем, на который только был способен. Мы стояли посреди музея и наслаждались ласками друг друга, совершенно не заботясь о том, что нас запросто могут здесь застукать. Лиза расслабилась и вся обмякла в моих, удерживающих её трепещущее тело, руках.
- Больше никаких "Лука Алексеевич" наедине, поняла? - упрямо твердил я ей в губы, забравшись руками под тонкую блузку и, сквозь кружево белья лаская налившуюся грудь девочки. Пальцы нашли набухшие, сочные соски и нежно сжали.
- Скоро ты будешь называть меня только "любимый", вот увидишь - прошептал я между поцелуями.
От этих слов она вся напряглась и резко отпрянула. Моя строптивая малышка стояла всего в метре. Гневная, с пылающим от злости взглядом, но всё ещё не отдышавшаяся от наших бурных ласк.
- Не дождёшься! - свирепо выпалила она.
- Ты не можешь отрицать того, что нас безумно тянет друг к другу. Между нами бешеная, просто крышесносная химия! Разве ты не видишь, Лиза? - с жаром возразил я.
- Нет! Вам показалось, Лука Алексеевич, - процедила моя упрямица сквозь зубы, и схватив одну коробку, направилась к выходу.
- Запомни, можно говорить только "любимый". И совсем скоро я буду принимать у тебя этот экзамен. Если назовёшь неправильно - буду наказывать. Пересдавать будешь бесконечно, - проговорил я ей в спину, с наслаждением смакуя последнее слово.
Замерев на мгновение от моих дерзких слов, Лиза, возмущённо тряхнула головой и, даже не повернувшись, двинулась к выходу, постукивая высокими каблуками.
Эти её "Лука Алексеевич" меня страшно бесили, провоцируя схватить, прижать к стене эту несговорчивую девчонку и зацеловывать до тех пор, пока она не начнёт умолять о пощаде и не признается в своих чувствах. С другой стороны, это официальное обращение меня крайне возбуждало. Я чувствовал, что она мне подчинена, что я здесь главный, что мне дано право распоряжаться ей. Это не могло не заводить!
Но как же я ошибался! Главной была Лиза и это она распоряжалась моим сердцем и крутила меня в своих нежных ручках, как только могла!
ЛИЗА
Какой нахал!
Моему возмущению не было предела!
Да как он мог вот так открыто и нагло требовать от меня любви, когда сам был несвободен? За кого этот Талянский меня принимал? За тупую дуру или за доступную дешёвку? Знает же, что я в курсе их отношений с рыжей и вот так напрямую домогается!
Вот козёл!
Всю пару я сидела и мысленно материла своего препода, а ещё ругала себя, за то, что так легко, так безвольно раз за разом поддавалась его ласкам. Неудивительно, что теперь он считает меня доступной.
Наконец, прозвенел долгожданный звонок и я, всё ещё погруженная в свои неприятные мысли, стала неторопливо складывать вещи в рюкзак. Приторно-сладкий голос Яны заставил меня очнуться:
- Лука Алексеевич, давайте я вам помогу отнести макеты, - эта овца стояла около его стола, и обольстительно улыбалась.
Вот корова!
За последние полтора часа я мысленно перебрала уже, наверное, весь свой запас ругательств.
Ну и пусть идут, может этот бабник, наконец, переключится с меня на новую жертву своего обаяния...
Боже, что я несу! Хотя бы сама себе не ври, Лиза! Ты же безумно его ревнуешь! Ты же любишь его, как одержимая!
Я так и не написала на том листочке ни "да", ни "нет", решив, все-таки, подумать. Мне, конечно, очень хотелось посмотреть на работу больницы изнутри, а с, другой стороны, я почти физически страдала каждый раз, когда находилась рядом с Талянским. Меня убивала мысль о том, что он несвободен и осознание того, что я всё равно люблю его, несмотря ни на что. И безумно хочу. Просто зверски. О, боже!