- Обследование? – переспросила я, а Маркус молчал и смотрел в упор на отца.

- У меня опухоль.. Я не хотел говорить вам раньше, думал все решится.. И не будет необходимости ничего говорить.

Я вновь взглянула на Маркуса, его застывшее в безумии лицо, навевало ужас, он не шевелился, также, как и я, ничего не говорил. У меня все кружилось перед глазами и постепенно лицо брата и папы начало расплываться, я сжала дрожащие руки меж колен, затем почувствовала, как из моих глаз хлынули слезы. В этот момент Маркус поймал мой взгляд и, что-то дернулось на его лице. Он застыл, а потом вдруг ожил.

- Почему ты говоришь нам об этом сейчас? – от его голоса веяло холодом, но я знала, что это страх.

- Седалищный нерв.. неоперабельный, последняя стадия.

- Химиотерапия? – я почти не могла говорить, как и поверить в то, что услышала.

Да, папа похудел за последний год, но он во всем ссылался на работу, усталость, недосып, все что угодно, но не на рак.

- Она не принесет много толку, только страдания и вам обоим в том числе, я не хочу быть обузой, хочу прожить столько, сколько мне отведено.

- Пап! Неужели ничего нельзя больше сделать?

- Будь взрослой, Анна, и живи, это единственное, что я у тебя прошу.

Маркус молча встал и прошелся вдоль гостиной, прикусив косточку указательного пальца, я ринулась за ним.

- И ты ничего не скажешь?!

Он резко обернулся и навис надо мной всеми своими ста восьмьюдесятью пятью сантиметрами. Лед его глаз налился кровью, и мне стало страшно от нашей близости.

- А ты, наконец, открыла свой уродливый рот, браво.

- Дети..

- Я позвоню матери.

Маркус достал из кармана джинсов мобильник, но папа перехватил его руку.

- У нее свои заботы, сын, не стоит.

- Заботы? Какие блядские заботы у нее могут быть!

- Не выражайся.

- Мне плевать! У тебя рак, старик и, эта стерва будет здесь уже завтра!

- Оставь это, Маркус! Твоя мать вышла замуж в прошлом месяце, они с Джозефом ждут ребенка.

Маркус застыл, желваки дернулись на его скулах вместе с тем, как дернулось мое сердце. Он сжал телефон с такой силой, что костяшки пальцев побелели, а затем швырнул его об пол и рванул к выходу.

Я побежала за ним, и перекрыла ему путь у двери своим маленьким никчемным тельцем. Этот парень не был качком, но он занимался спортом и, разумеется, оставался хорошо сложенным, а я была букашкой под его ногами.

Он перевел дыхание, на секунду прикрыв глаза и, взглянул на меня.

- Отойди.

- Не отойду. Ты сейчас поедешь и натворишь каких-нибудь глупостей.

- Тебе какая разница, уродина? Заделалась моей мамочкой?

- Можешь оскорблять меня, если тебе от этого легче, только, пожалуйста, не езжай никуда прямо сейчас.

- Мне абсолютно насрать на все то, что выходит из твоего грязного рта. Отойди или я сам подвину тебя.

- Давай.

Он нахмурился. И я видела всю злость готовую вот-вот из него выскользнуть, а я была готова ее принять.

- Что?

- Подвинь меня.

Он тяжело дышал, как я, и он смотрел на меня с готовностью убить, но вместо этого он завел прядь растрепанных волос мне за ухо, и я вздрогнула, когда его пальцы едва коснулись моего шрама. Мне стало больно, стыдно и противно от самой себя, но его прикосновение было прекрасным, пусть даже если насмешливым.

- Ты не останешься в кампусе, как сказал отец.

- Я не стану ему перечить, теперь уж точно.

- Послушная овечка. Я сказал: не останешься.

- Почему? – мой голос почти куда-то пропал.

Маркус немного наклонился к моему уху.

- Потому что эта стая волков тебя сожрет. Волки всегда нападают на овец.

Его дыхание щекотнуло мою кожу, я почувствовала себя запертой в маленькой тесной коробке.