Итак, государственная форма правления, государственные границы, земельный вопрос, реституция собственности, перешедшей к иным владельцам, – все это, равно как и многое другое, оставлялось на потом. Кто будет решать эти вопросы? Какая-нибудь «Учредиловка» или просто победители-генералы своими декретами?

При всей своей политической безграмотности крестьяне прекрасно понимали, что генералы заставят их вернуть помещичьи земли и захваченное в усадьбах имущество. В пропагандистском и идейном отношении белые напрочь проиграли красным в самом начале Гражданской войны.

В музее Политической истории России в Петербурге во дворце Кшесинской экспонируется агитационный плакат Добровольческой армии, изображающий линию фронта. Слева – жиденькая цепь бойцов, одетых в лохмотья и подгоняемых в бой нагайками евреев-комиссаров. Позади их – разрушенные дома и заводы с плакатами «Рабство», «Голодная смерть», «Насилие». А сверху языки пламени обрамляют демоническую физиономию еврея – то ли Льва Давыдовича, то ли символа еврейства. Еврей протягивает когтистые руки к русской земле.

А вот справа, как на параде, идут плечом к плечу фирменно одетые добровольцы. Позади их подводы с радостными поселянами, привезшими хлеб белым рыцарям. Дымят трубы заводов, на них плакаты «Труд», «Законность», «Порядок». На заднем плане – церковь, идут поезда, плывут пароходы.

Ну а в качестве подписи к плакату процитирую самого Врангеля:

«В станице Курганной я застал грабивших лавки и отбиравших у иногороднего населения лошадей казаков дивизии генерала Покровского. К моему негодованию во главе грабителей оказалось несколько офицеров. Я приказал их привести к себе и предупредил, что ежели через час они окажутся еще в расположении моей дивизии, то я предам их тут же военно-полевому суду и расстреляю как мародеров. Через полчаса ни одного казака в станице уже не оказалось. Я телеграфировал генералу Покровскому о действиях его людей».

Тут я чего-то вспомнил и речь пьяного матроса из стихотворения Максимилиана Волошина «Большевик»: «Буржуй здесь мой, и никому чужим их резать не позволю».

Опять предоставлю слово нашему герою:

«К сожалению, как мне пришлось впоследствии убедиться, генерал Покровский не только не препятствовал, но отчасти сам поощрял дурные инстинкты своих подчиненных. Среди его частей выработался взгляд на настоящую борьбу не как на освободительную, а как на средство наживы. Конечно, трудно, почти невозможно было искоренить в казаках, дочиста ограбленных и разоренных красными, желание отобрать награбленное добро и вернуть все потерянное. Почти все солдаты красной армии имели при себе значительные суммы денег, в обозах красных войск можно было найти все, начиная от мыла, табака, спичек и кончая собольими шубами, хрустальной посудой, пианино и граммофонами. В этот первый период Гражданской войны, где одна сторона дралась за свое существование, а в рядах другой было исключительно все то мутное, что всплыло на поверхность в период разложения старой армии, где страсти с обеих сторон еще не успели утихнуть и озлобление достигало крайних пределов, о соблюдении законов войны думать не приходилось. Красные безжалостно расстреливали наших пленных, добивали раненых, брали заложников, насиловали, грабили и жгли станицы. Наши части со своей стороны, имея неприятеля и спереди и сзади, будучи ежедневно свидетелями безжалостной жестокости врага, не давали противнику пощады. Пленных не брали. Живя исключительно местными средствами, имея недостаток во всем и не получая казенных отпусков, части невольно смотрели на военную добычу, как на собственное добро. Бороться с этим, повторяю, в первый период было почти невозможно. Я старался лишь не допустить произвола и возможно правильнее распределить между частями военную добычу».