я – дворянин с арбатского двора,

своим двором введенный во дворянство.

За праведность и преданность двору

пожалован я кровью голубою.

Когда его не станет – я умру,

пока он есть – я властен над судьбою.

Молва за гробом чище серебра

и вслед звучит музыкою прекрасной…

Но не спеши, фортуна, будь добра,

не выпускай моей руки несчастной.

Не плачь, Мария, радуйся, живи,

по-прежнему встречай гостей у входа…

Арбатство, растворенное в крови,

неистребимо, как сама природа.

Песенка короткая, как жизнь сама,

где-то в дороге услышанная,

у нее пронзительные слова,

а мелодия почти что возвышенная.

Она возникает с рассветом, вдруг,

медлить и врать не обученная,

она как надежда, из первых рук

в дар от природы полученная.

От дверей к дверям, из окна в окно

вслед за тобой она тянется.

Всё пройдет, чему суждено,

только она останется.

Песенка короткая, как жизнь сама,

где-то в дороге услышанная,

у нее пронзительные слова,

а мелодия почти что возвышенная.

Примета

А. Жигулину

Если ворон в вышине,

дело, стало быть, к войне,

если дать ему кружить,

если дать ему кружить —

значит, всем на фронт иттить.

Чтобы не было войны —

надо ворона убить,

чтобы ворона убить,

чтобы ворона убить —

надо ружья зарядить.

А как станем заряжать, —

всем захочется стрелять,

а уж как стрельба пойдет,

а уж как стрельба пойдет —

пуля дырочку найдет.

Ей не жалко никого,

ей попасть бы хоть в кого —

хоть в чужого, хоть в свого —

лишь бы всех до одного.

Во – и боле ничего.

Во – и боле ничего,

во – и боле никого,

во – и боле никого,

кроме ворона того, —

стрельнуть некому в него.

Песенка о молодом гусаре

Грозной битвы пылают пожары,

и пора уж коней под седло.

Изготовились к схватке гусары:

их счастливое время пришло.

Впереди – командир, на нем новый мундир,

а за ним – эскадрон после зимних квартир.

А молодой гусар, в Амалию влюбленный,

он всё стоит пред ней коленопреклоненный.

Все погибли в бою. Флаг приспущен.

И земные дела не для них.

И летят они в райские кущи

на конях на крылатых своих.

Впереди – командир, на нем рваный мундир,

а за ним – тот гусар покидает сей мир.

Но чудится ему: по-прежнему влюбленный

он всё стоит пред ней коленопреклоненный.

Вот иные столетья настали,

и несчетно воды утекло,

и давно уже нет той Амальи,

и в музее пылится седло.

Позабыт командир – дам уездных кумир.

Жаждет новых потех просвещенный наш мир.

А юный тот гусар, в Амалию влюбленный,

опять стоит пред ней коленопреклоненный.

Дерзость, или Разговор перед боем

– Господин лейтенант, что это вы хмуры?

Аль не по сердцу вам наше ремесло?

– Господин генерал, вспомнились амуры —

не скажу, чтобы мне с ними не везло.

– Господин лейтенант, нынче не до шашней:

скоро бой предстоит, а вы всё про баб!

– Господин генерал, перед рукопашной

золотые деньки вспомянуть хотя б.

– Господин лейтенант, не к добру всё это!

Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать…

– Господин генерал, будет вам победа,

да придется ли мне с вами пировать?

– На полях, лейтенант, кровию политых,

расцветет, лейтенант, славы торжество…

– Господин генерал, слава для убитых,

а живому нужней женщина его.

– Черт возьми, лейтенант, да что это с вами!

Где же воинский долг, ненависть к врагу?!

– Господин генерал, посудите сами:

я и рад бы приврать, да вот не могу…

– Ну гляди, лейтенант, каяться придется!

Пускай счеты с тобой трибунал сведет…

– Видно, так, генерал: чужой промахнется,

а уж свой в своего всегда попадет.

Музыкант

И. Шварцу

Музыкант играл на скрипке – я в глаза ему глядел.

Я не то чтоб любопытствовал – я по небу летел.

Я не то чтобы от скуки – я надеялся понять,

как способны эти руки эти звуки извлекать

из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил,