– Где твоя улыбка, Индюшачье Яичко? – спросил отец. – Волнуешься за своего молодого человека?

– Нет, – солгала я. – Он должен был пойти, я знаю. Но я не хотела бы, чтобы уходили вы. Наверное, это эгоистично, но я буду скучать по вас, cher papa.

– И я по тебе. По всем вам. – Отец помолчал и добавил: – Морин, когда-нибудь и ты можешь испытать… думаю, наверняка испытаешь… что это такое, когда твой муж уходит на войну. Некоторые, я слышал, говорят, будто женатым людям на войне не место: у них ведь семьи. Но в этом кроется фатальное противоречие. Семейный человек не смеет оставаться в стороне и смотреть, как холостяк сражается за него. С моей стороны было бы нечестно надеяться, что холостяк умрет за моих детей, если я сам не желаю за них умирать. Если все семейные будут отсиживаться дома, то и холостые откажутся сражаться – чего ради они должны прикрывать женатых? И Республика будет обречена – никто не помешает варварам вторгнуться в нее. – Отец озабоченно смотрел на меня. – Ты же понимаешь, да? – Мне кажется, он искренне хотел тогда знать мое мнение, искал моего одобрения.

– Я… – Я запнулась и вздохнула. – Да, отец, думаю, что понимаю. Но в такие времена еще острее ощущаешь свою неопытность. Я хочу одного – чтобы война поскорее кончилась и вы вернулись домой, и Том, и…

– Брайан Смит? Согласен.

– Да, и он. Но сейчас я подумала о Чаке. О Чаке Перкинсе.

– Он тоже идет? Молодец!

– Да, он мне сказал сегодня. Его отец дал согласие и завтра едет с ним в Джоплин. – Я смахнула слезу. – Пусть я и не люблю Чака, но у меня к нему особое чувство.

– И неудивительно.

В тот же день я позволила Чаку отвезти меня на Марстонский холм, презрев клещей и миссис Гранди. Я сказала, что горжусь им, и приложила все мое умение, чтобы это доказать. (Но я предохранялась – ведь я обещала отцу.) И тут случилось нечто удивительное. Я пошла с Чаком, только чтобы позаниматься гимнастикой и тем самым продемонстрировать, что я горжусь им и ценю его готовность сразиться за нас. Но произошло чудо. Фейерверк, да какой! У меня все поплыло перед глазами, я зажмурилась и поняла, что издаю громкие звуки.

А полчаса спустя чудо повторилось. Удивительно!

На следующее утро Чак со своим отцом уехал на поезде в восемь ноль шесть из Батлера, и в тот же день они вернулись – Чак принял присягу и вступил в ту же роту, что и наш Том (роту Си Второго полка), и ему дали такую же отсрочку. Поэтому мы с Чаком отправились в другое (достаточно безопасное) место, и я еще раз с ним попрощалась, и чудо свершилось снова.

Я не влюбилась в него, нет. У меня перебывало достаточно мужчин, чтобы я научилась отличать здоровый оргазм от любви до гроба. Я просто радовалась тому, что нам так хорошо, и решила прощаться с Чаком, пока можно, почаще и погорячее – будь что будет. Чем мы и занимались всю неделю, пока не распростились окончательно – и навсегда.

Чак больше не вернулся домой. Нет, он не погиб в бою – он так и не выбрался из Чикамауга-Парка в Джорджии. Его унесла то ли малярия, то ли желтая лихорадка, а может, и тиф. От этих болезней у нас умерло солдат в пять раз больше, чем погибло в боях. И все они тоже герои. Разве не так? Они пошли в добровольцы, они были готовы сражаться… И они не подхватили бы заразу, если бы остались дома, не ответив на призыв.

Тут я снова собираюсь встать на ящик из-под мыла. В двадцатом веке я то и дело сталкивалась с людьми, которые или вообще не слышали о войне 1898 года, или не придавали ей никакого значения. «А-а, эта… Это ведь была ненастоящая война, так – заварушка. А что с ним приключилось? Подвернул ногу, когда бежал с Сан-Хуанского холма?»