– Ты чего ради начала тут нательную живопись демонстрировать? – поинтересовалась Ника, усаживаясь на подоконник. – Между прочим, Саныч-то прав – куда с такой татухой в президентский пул?

– Ой, да ладно – если что, я ее замажу тоналкой, – отмахнулась Лена, уже почти совсем придя в себя. – И потом – это ж еще не решено, может, меня не аккредитуют еще.

– Смотрю, ты не особенно рвешься, – заметила Ника.

Лена передернула худыми плечиками под розовой футболкой:

– Мне без разницы.

Ника уже знала, что Лена приходится Федору какой-то родственницей, но об этом в редакции знал только Тихонов – и она, потому что Саныч как-то поделился. Федор никак не выделял Лену, часто ругал за ошибки и неверную подачу материала, нагружал работой и вообще не делал поблажек. Точно так же относился к ней и Тихонов, и скандал сегодняшний устроил только потому, что знал – Федор не одобрит такую вольность, как огромная татуировка на голени. Лена год назад окончила институт иностранных языков, владела испанским и английским, но работу найти не могла, и Федор взял ее стажером. Девочка оказалась довольно способной, училась быстро, но вот с тараканами в ее голове ни Филонов, ни Тихонов ничего пока сделать не могли.

– Не понимаю. Что значит – все равно? – спросила Ника, внимательно разглядывая Лену, уже севшую за компьютер. – Тебе все равно – сидеть в редакции или ездить на президентские мероприятия? По-моему, это немного разный уровень.

– А что с того? Только лишние напряги – костюм деловой, прическа строгая, то-се… – откликнулась Лена, ловко закинув в рот конфетку из розовой жестяной баночки. – Хочешь леденец? Малиновый, – предложила она.

– Нет, спасибо, я сладкое не очень. А тебе вот это твоя якобы «некаквсешность» так уж дорога? До такой степени, что ты не можешь ничем поступиться ради хорошей возможности?

– Ну, ты совсем как Филонов! Еще скажи, что мне не всегда будет двадцать три! И про «пупок между двумя мирами»! – фыркнула Лена. – Слышала этот прикол?

– Нет.

– Одна женщина набила себе на груди татуировку «Миру мир», а в шестьдесят лет у нее пупок оказался между двумя мирами, – захохотала Лена, и Ника вслед за ней тоже фыркнула от смеха. – Ну, глупость же. Это красиво, мне нравится – этого достаточно, чтобы никто мне не указывал, что бить, где бить и как часто это делать.

– Философия такая?

– Типа того, – кивнула Лена. – Вам не понять, вы иначе протестовали в молодости.

«Опа! – с удивлением отметила Стахова. – Вот это номер! Ей двадцать три – мне тридцать один, и эта девочка считает меня представителем другого поколения. Чуть ли не возраста дожития, блин! Забавно…»

– То есть ты считаешь, что я, например, не могу понять причин, по которым ты разрисовываешь себе ноги? – иронично усмехнулась Ника, накручивая на палец прядь волос, выбившуюся из-под заколки.

– Ну, почему же… как раз ты можешь. Но ты сейчас в той ситуации, когда тебе лучше поддакнуть Феде и Санычу.

– Н-да? Это почему же?

– Ты человек новый, тебе нужно удержаться, закрепиться – а потом уж свое мнение высказывать. А пока самая правильная политика – поддержать мнение руководства, – сказав это, Лена закинула в рот очередной леденец и развернулась в кресле так, чтобы видеть сидящую на подоконнике Стахову.

– Я тебя огорчу, наверное, но я всегда высказываю только собственное мнение. И никогда не подпеваю хору.

Ника спрыгнула на пол и пошла к себе, в душе злясь на то, что не сдержалась и отреагировала на маленькую, почти детскую провокацию Лены.

В коридоре ей попался Тихонов, уже заметно успокоившийся: