Талли позволила себе и своей боли раствориться в блаженстве, которое рождали его руки и губы, а после, когда они лежали рядом, сплетясь телами, старалась ни о чем, кроме этого блаженства, не вспоминать.

– Хочешь поговорить об этом?

Она лежала, уставившись в гладкий скошенный потолок, знакомый ей не хуже ее собственных снов.

– Ты о чем?

– Ладно тебе прикидываться.

Она перевернулась на бок и, подперев ладонью голову, посмотрела на него.

Он нежно прикоснулся к ее щеке.

– Вы с Кейт поссорились из-за меня, а я прекрасно знаю, как ты дорожишь ее мнением.

Талли удивили его слова, хотя, пожалуй, удивляться было нечему. С тех самых пор, как они впервые переспали, она понемногу обнажала перед ним душу. Сперва это выходило случайно – пару раз она проболталась о чем-то после секса или за выпивкой, – а потом как-то пошло-поехало. С ним рядом, в его постели она чувствовала себя в безопасности, здесь ее никогда не осуждали, не порицали. Они были любовниками без любви, и от этого проще становилось говорить откровенно. Талли лишь теперь осознала, что каждый раз он внимательно слушал ее болтовню и складывал из открывшихся ему фрагментов ее подлинный образ. И эта мысль почему-то вдруг сгладила остроту ее одиночества; это, пожалуй, немного пугало, но вместе с тем и успокаивало.

– Она считает, что это неправильно.

– Но ведь так и есть, Талли. Мы с тобой оба это знаем.

– А мне плевать, – сердито отозвалась она, утирая слезы. – Моя лучшая подруга должна быть на моей стороне, что бы ни случилось.

На этих словах – этой клятве, которую они дали друг другу столько лет назад, – ее голос сорвался.

– Она права, Талли. Тебе стоит к ней прислушаться.

Уловив в его голосе что-то непривычное, едва заметный надлом, она посмотрела ему в глаза. Печаль, таившаяся в его взгляде, сбивала с толку.

– Зачем ты так?

– Я почти влюбился в тебя, Талли, и сам этому не рад. – Он с тоской улыбнулся. – Да ты не пугайся. Я же знаю, что ты в любовь не веришь.

Это была правда, и осознание этой правды тяжело опустилось на плечи Талли. Она вдруг почувствовала себя старухой.

– Может, когда-нибудь поверю.

Можно же хотя бы надеяться.

– Я на это рассчитываю. – И он нежно поцеловал ее в губы. – Так что насчет Кейт?

– Она со мной не разговаривает, мам. – Кейт откинулась на подушки, прислоненные к стене крохотной каморки, гордо именовавшейся «телефонной комнатой». Было воскресенье, ей пришлось почти час ждать своей очереди.

– Я знаю, мы только что говорили.

Ну разумеется, Талли умудрилась позвонить первой. Кейт сама не могла понять, почему это так ее взбесило. Она услышала, как мама на другом конце провода закуривает сигарету.

– И что она сказала?

– Что тебе не понравился ее парень.

– И все?

Нужно быть осторожной. Если мама узнает, сколько Чеду лет, у нее точно крышу снесет, а Талли решит, что Кейт нарочно настроила маму против нее, и вот тогда по-настоящему разозлится.

– А есть что-то еще?

– Нет, – поспешно отозвалась она. – Просто он совсем ей не подходит.

– А ты, надо думать, судишь с высоты своего богатого опыта?

– Она в прошлый раз даже на танцы не пошла, потому что он не захотел. Она с ним все радости студенческой жизни упускает.

– А ты правда думала, что Талли станет жить как все? Бог с тобой, Кейти. Она ведь такая… яркая. Амбициозная. Тебе, справедливости ради, капелька амбиций тоже бы не повредила.

Кейт закатила глаза. Вечно мама намекает – когда тонко, а когда и не очень, – что ей хорошо бы превратиться во вторую Талли.

– Сейчас не про мое будущее речь. Мам, сосредоточься.

– Я просто говорю…