С другой стороны, если не рассказать – их дружбе точно конец.

– Мне было два, – наконец начала она, – когда мать меня впервые бросила, оставила у бабушки. Она поехала в город за молоком, а вернулась через два года, мне уже четыре исполнилось. В следующий раз она явилась, когда мне было десять, и я тогда решила – наверное, это значит, что она меня любит. Но она потеряла меня в толпе. И в следующий раз я ее увидела уже в четырнадцать. Бабушка разрешает нам с ней жить в этом доме, каждую неделю посылает деньги. И так будет продолжаться, пока мать снова не свалит, а это случится рано или поздно.

– Ничего не понимаю.

– Конечно, не понимаешь. Моя мать не такая, как твоя. Мы с ней сроду так долго вместе не жили. Но в конце концов она от меня устанет и смоется.

– Разве матери так поступают?

Талли пожала плечами:

– Ну, видно, со мной что-то не так.

– С тобой все нормально. Это с ней что-то не так. Но я все равно не понимаю, зачем ты врала.

Талли наконец подняла взгляд на Кейт.

– Хотела тебе понравиться.

– Ты хотела понравиться мне? – Кейт расхохоталась. Талли собралась было спросить, что в этом такого смешного, но тут Кейт снова стала серьезной: – Больше никакого вранья, ладно?

– Обещаю.

– И мы с тобой лучшие подруги навеки, – добавила она с пылкой искренностью. – Ладно?

– То есть ты всегда будешь рядом?

– Всегда, – подтвердила Кейт. – Что бы ни случилось.

Талли ощутила, как в душе у нее диковинным цветком распускается незнакомое чувство. Его медовый аромат почти взаправду витал в воздухе. Впервые в жизни она могла кому-то полностью довериться.

– Всегда, – повторила она. – Что бы ни случилось.

Для Кейт то лето после восьмого класса навсегда осталось одним из лучших в жизни. Утром каждого буднего дня она, ни на что не жалуясь, со скоростью метеора выполняла свою часть работы по дому, потом до трех часов сидела с братом, пока мама ездила по делам и заседала в волонтерском совете местной юношеской организации. Как только мама возвращалась, Кейт отпускали гулять. А в выходные она и вовсе целыми днями была предоставлена сама себе.

Они с Талли объездили на велосипедах всю долину, часами катались по Пилчаку на надувных кругах. А под вечер, обмазавшись с ног до головы детским маслом с парой капель йода – чтобы получше загореть, – укладывались на полотенца в своих ярких, вязанных крючком купальниках, включали транзисторный приемник, который всюду брали с собой, и слушали хит-парад топ-40. Они болтали обо всем на свете: о моде, музыке, мальчиках, о войне и о том, что теперь творится во Вьетнаме, о том, каково будет вместе работать журналистками, о фильмах. Не было запретных тем – с какого вопроса ни сделай подачу, с другой стороны сетки прилетит ответ.

Однажды, на исходе августа, Талли зашла в гости, чтобы вместе собраться на ярмарку. Кейт, как обычно, приходилось тащить все с собой и уже на улице переодеваться и краситься. Если она хотела выглядеть как человек, конечно. Мама продолжала считать, что она не доросла до нормальных шмоток и косметики.

– Топик взяла? – спросила Талли.

– Ага.

Упиваясь свой невероятной находчивостью, они спустились в гостиную, где отец, сидя на диване, смотрел телевизор.

– Пап, мы на ярмарку пошли, – крикнула Кейт, радуясь, что мамы нет рядом. Она бы точно заметила, что сумка у нее слишком уж плотно набита. Просветила бы ее плетеные бока своим рентгеновским зрением и все разглядела: и одежду, и босоножки, и косметику.

– Смотрите осторожно там, – отозвался отец, даже не подняв головы.

Он теперь все время так говорил, с тех самых пор, как в новостях стали рассказывать, что в Сиэтле пропадают девушки. По телевизору маньяка звали Тедом