Мужчина, назвавшийся Харрисом, выглядел потрясенным.

– О чем вы толкуете, Орландо? О цензуре? – Последнее слово он произнес тоном обвинителя, обнаружившего предательство.

– Нет, конечно! – резко возразила Сесиль. – Какая глупость! Орландо не больше меня склонен одобрять цензуру. Мы оба до последнего вздоха готовы бороться за свободу высказываний, постановку важных вопросов, выдвижение новых идей или пересмотр взглядов на старые, о которых никому не хочется слышать. – Она сердито покачала головой. – Ради бога, Харрис, вы же всё понимаете! То, что для одних – богохульство, для других – религия. Цензура может опять довести нас до того, что людей будут сжигать на кострах из-за поклонения другим богам или даже одному богу, но разными словами, – женщина раздраженно передернула плечами. – Так можно вернуться в темное Средневековье к пыткам инквизиции.

– И все-таки, дорогуша, в известной мере цензура может быть оправданна, – заметил Уорринер, впервые вступив в разговор. – Не следует кричать о пожаре в заполненном театре, особенно если никакого пожара нет. А даже если есть, то паника еще никому не помогала. Больше людей могут погибнуть в давке под ногами, чем в пламени, – заметил он с легкой насмешливой улыбкой, хотя глаза его оставались серьезными.

Настроение мисс Антрим резко переменилось.

– Ну, разумеется! – рассмеявшись, согласилась она. – Кричите о пожаре чувств в церкви, если вам положено, но не вздумайте орать о нем в театре – во всяком случае, пока там идет спектакль.

Остальные также разулыбались.

Кэролайн посмотрела на Джошуа.

И тут заговорил Питт:

– И возможно, нам следует проявлять осторожность к пасквилям? Если, конечно, дело не идет о театральной критике…

Сесиль ахнула и, мгновенно развернувшись, пристально взглянула на него.

– Боже мой! Я не представляла, что вы так внимательно слушаете. Мне следовало обратить на вас более серьезное внимание. Вы ведь, надеюсь, не критик?

– Нет, мэм, – с улыбкой ответил Томас, – я служу в полиции.

– Вот те на! – Глаза актрисы изумленно расширились. – Вы это серьезно?

Суперинтендант кивнул.

– Как беспощаден закон! Неужели вы способны бросить людей в тюрьму за карманные кражи или уличные драки? – Антрим с легкостью подбросила ему такую идею.

– К сожалению, гораздо чаще мне приходится иметь дело с более серьезными преступлениями, такими как убийство, – ответил Томас тоном, потерявшим былую непринужденность.

Орландо встал.

– Вот, вероятно, что подразумевала миссис Филдинг, говоря, что нам не следует задавать вопросы, на которые мы не хотим получить ответы, – сказал он в наступившем молчании. – Свобода слова должна включать и свободу не слушать этого слова. До недавнего времени я даже не задумывался об этом… – Молодой человек направился к двери. – Я жутко проголодался. Пойду поищу какой-нибудь еды. Всем доброго вечера.

– Отличная идея, – быстро подхватила его мать, впервые, казалось, слегка потеряв самообладание. – Как вы все относитесь к ужину с шампанским?

Джошуа вежливо отказался, найдя подобающий предлог, и после очередных восхвалений они с Кэролайн и Томасом удалились.

Питт также еще раз поблагодарил Филдинга за приглашение в театр и пожелал своим родственникам доброй ночи. Кэролайн и Джошуа поехали домой, по дороге довольно осторожно и избирательно вспоминая пьесу, обсуждая персонажей, но ни разу больше не упоминая игру самой Сесиль Антрим. Миссис Филдинг все мучительнее осознавала свою чужеродность в театральном мире мужа.

На следующее утро Джошуа рано ушел на встречу с драматургом, а Кэролайн встала позже и позавтракала в одиночестве. Она в задумчивости смотрела на вторую, уже остывшую чашку чая, когда в столовую, тяжело опираясь на трость, вошла Мария Эллисон. В молодости она была красива, но возраст и дурной характер уже наложили свой отпечаток на ее внешность, и ее пронзительные глаза выглядели почти черными, когда она осуждающе глянула на миссис Филдинг.